Сергей Черепанов - Кружево

Дорофей пробовал пристращать Кузьку, дескать, богатые хозяева не уважают хотя бы и добрых шуток. С них ведь, с богатых-то, и спрос невелик. Изловят, изломают всего, и спробуй-ко с ними судиться!

Подошла пора парня в работники отдавать. Сам Дорофей в молодости в богатых дворах батрачил. Та же доля и Кузьке досталась. Только никто его не хотел нанимать: озорной-де он и телом — тощий, больше хлеба слопает, чем наработает.

Аникей Богомол согласился, но и то с оговоркой. На вид хозяин был шибко смирен — бородка редкая, волосишки на голове бабьим пробором уложены, а если чего-нибудь сцапает, вовек не отдаст, хитростью обойдет, дочиста оберет, да еще ему же надо спасибо сказать.

Положил он за Кузьку по тридцать копеек в месяц, меньше уж некуда. По сроку уговорились робить до Покрова, когда выпадет первый снег.

Две недели не миновало, Кузька домой воротился. А вышло так.

Велено было ему садиться за один стол с хозяином. Тот желал видеть: споро ли батрак с обедом справляется, не съедает ли лишку, не дремлет ли, когда за ложку берется?

Самому Аникею стряпуха подавала жаркое да пироги, а Кузьке утром — редька и каша, в обед — пустая похлебка, на ужин — отварная картошка с хреном и квас.

Иной стерпел бы: житье подневольное, ладно хоть голодом не морят. А Кузьке не поглянулось: пошто так? То ли у хозяина брюхо позолоченное, то ли он, окромя себя, никого людьми не считает?

На ту пору собрался Аникей в город Каменский и наказал Кузьке вороного жеребца досыта овсом накормить.

Утром, перед выездом, вышел проверить. В мешаниннике овса полно, а Воронко на короткой узде и к еде мордой дотянуться не может: косится на овес, головой мотает, копытами бьет.

Аникея аж затрясло.

— Кузька, варнак! Ты сдурел, небось?

Парень ближе к воротам отбежал, на случай, если хозяин кинется в драку, а оттуда сказал:

— Когда ты за столом жаркое жуешь, пироги уплетаешь, так я тоже только со стороны смотрю!

Дорофей поохал, погоревал, что парень вернулся, но Кузька напрямик объявил:

— Не уживусь у богатых!

— Не век же тебе при родителях находиться. Нужда ведь...

— Я в пастухи наймусь. Для общества постараюсь, да и свободы моей никто не стеснит.

Со всего околотка набрали стадо коров и овечек. Кузька сплел из конопли хлопунец, свистульку сделал. На утренней заре выйдет в проулок, посвистит, хлопнет раза три — коровы сами в стадо идут, овечки охотно бегут, так-то им пастух полюбился.

Бабы меж собой шибко Кузьку нахваливали. Он-де хоть и бедовый, зато в деле старательный, пасет стадо на совесть, коровы даже молока прибавили.

Только вдовая Авдотья Шашмура боялась, как бы он из озорства не навел блажь на коров. Не почнут ли они хозяек бодать? Ну, ее Степанида Веретея разуверила:

— Сама-то не досаждай-ко ему! Он озорной, зато не пустяшный. Себя в обиду не даст и за справедливое дело завсегда постоит.

Кузя еще с малых лет к ее сердцу припал. Своих детишек она не имела. Молодого мужа в солдаты забрили, угнали на войну, там он погиб, и зареклась тогда Степанида Кузе всяко способствовать. Видела, парнишко смышленый, а вырастет, так будет кем погордиться. Вот, бывало, позовет его к себе в избу, чаем напоит, горячими шанежками накормит, чего-нибудь из жизни расскажет. Иному огольцу наука — мука, а Кузька все накапливал впрок. Потом, когда вырос и начал стадо пасти, она к нему в поскотину часто наведывалась.

Хоть и почитал Кузька Степаниду Веретею, но и родителям никогда не перечил, при всяком случае за них заступался.

Один раз поп в церкви всенародно Дорофея осрамил. Вот, дескать, на моленья-то ходишь, а свыше медного пятака на блюдо никогда не кладешь. Вдобавок пригрозил: «Покуда рубль не пожертвуешь — не появляйся, велю тебя в шею вытолкать!» Дорофей из-за этого шибко расстроился. Ведь на всю деревню позор!

— А ты, тятя, не горюй! — обнадежил его Кузя. — Я попу такое подстрою, сам он от позора не будет знать куда подеваться!

В ту пору Митьша Кукаркин задумал жениться на Нюрке Падериной. Уговорились они меж собой, а Нюркин родитель жениха не захотел. Думал выдать ее за богатого. Митьшиных сватов даже на порог не пустил.

Кузя и Митьша были с малолетства дружками. Только Митьша на догадки был не горазд и не смелый к тому же. Кузька и подсказал:

— Давай Нюрку убегом возьмем. Ты ее в другую деревню вези на венчание, а я ваши следы замету.

В заполночь увез ее Митьша, а Кузька надел бабье белое платье-распустеху, на голову чугунный горшок и в эком виде принялся перед двором Нюркиного отца скакать, руками махать, по горшку палкой стучать, по-вороньи каркать.