Людмила Дунаева - Эльфрин

— …и все эти годы мне было так грустно, так одиноко, — вздохнул Михаэль.

— Я знаю, — ответил эльфрин. — Это моя печаль жила в твоем сердце.

— …я чувствовал себя чужим в этом мире…

— Это мы не давали миру завладеть тобой, Михаэль, я и мои братья по оружию. Все эти годы мы сражались за твою душу. Первого испытания ты не выдержал, когда был ребёнком. Второе испытание ждёт тебя завтра, Михаэль, и оно намного труднее, чем то, первое. Но если ты не выдержишь и откажешься от него, третье испытание, ждущее тебя в старости, будет ещё тяжелей.

…Давно уже стояла глубокая ночь. Михаэль сидел на соломе около своего друга и смотрел сквозь зарешёченное оконце на яркие зимние звезды.

— Я должен проститься с тобой, Михаэль, — тихо сказал эльфрин. — Плоть была дана мне ненадолго, к утру она истает… ничьи глаза больше не увидят меня. Тебе надо уходить отсюда. Представь, что будет, когда завтра утром тебя найдут здесь одного.

Михаэль молчал. Да, самое умное было постучать в дверь, позвать тюремщика и сказать, что осознал, сколь преступно давать взятки должностным лицам, что эту вину можно искупить разве что штрафом… за которым надо сходить домой.

Тюремщик добрый человек, несмотря на свою жадность. Он еще не знает, что ждет его завтра, когда узника в камере не окажется. Решат, что помог преступнику бежать — а по закону это кончится для бедняги эшафотом. Стоило ли его, Михаэля, спасение такой цены? Как потом жить, все время помня?..

— Ну что ж, — собрав всё своё мужество, ответил Михаэль. — Мне придется заменить тебя.

— Ты твердо решил? — спросил эльфрин. Он не спрашивал у Михаэля, что и почему. Видать, и так понял.

— Да. Ты однажды умер за меня… за всех нас. Теперь мой черёд. Всё правильно…

Друзья помолчали.

— А ты ведь до сих пор не знаешь, что я вовсе не царский сын, — сказал Михаэль.

Эльфрин слегка повернул голову и посмотрел на Михаэля. Слабая улыбка озарила его лицо.

— Я знаю, что первым человеком на дороге кареты был ты, царский сын. Ты нёс вязанку хвороста.

— Вот видишь, никакой я не царский! Разве царские дети собирают хворост в лесу?

Эльфрин закрыл глаза и сжал руку Михаэля.

— С тех пор, как Царь Небесный родился у бедной Девы и зарабатывал Себе пропитание, трудясь плотником, такие мелочи не имеют никакого значения. И поэтому ты — царский сын, кем бы ты ни был, Михаэль.

— А умирать… это больно? — шёпотом спросил Михаэль.

— Думай о том, что ждёт тебя после…

И Михаэль снова увидел себя верхом на лошади, с мечом и шпорами, скачущим по дороге золотых рассветных облаков. Султан его шлема, казалось, касается последних звёзд, а конь, послушный, как мысль, обгоняет утренний ветер… Всю ночь ему снились светлые сны.

Проснулся Михаэль от крика старшего тюремщика.

— Куда он подевался?! Вчера ещё был здесь! Это какое-то колдовство!..

Ему отвечал раздраженный голос королевского чиновника:

— Да вы в своем уме? Всё уже готово, народ ждёт… Вы понимаете, что будет, если казнь сорвётся?! Сами полезете в петлю!..

— Не печальтесь, — сказал Михаэль, — я готов… готов умереть вместо него.

Тюремщик сначала не поверил собственным ушам, а потом, поверив, несказанно обрадовался.

— Если б все заключённые были такими, как вы! — умилённо проговорил он, утирая невольную слезу. — Тихими, скромными, самоотверженными… Не волнуйтесь, палач у нас опытный, вы и испугаться не успеете…

На площади яблоку негде было упасть. Толпа напирала, и конные гвардейцы с трудом сдерживали её. Михаэль смотрел вокруг затуманившимся взором и краем уха слышал, как судья зачитывает приговор.

— … приговаривается к казни через повешение.

Михаэль уже терял сознание от страха, как к его лицу прикоснулось что-то холодное и влажное.

Судья удивился и замолчал. Площадь замерла. Зрение вернулось к Михаэлю, и он увидел, как на площадь и на эшафот, кружась, танцуя, падают… снежинки. Их становилось всё больше и больше. Люди изумлённо озирались. Лошади фыркали. Судья попытался смахнуть снег с приговора, но добился лишь того, что чернила размазались, и читать дальше стало невозможно.

Снег падал всё гуще. Поднялась метель.

— Что это такое? — удивлялись все. — Это чудо! Настоящее чудо!

А снег всё падал себе и падал. В грудь Михаэлю угодил крепко слепленный снежок, и следом раздался озорной мальчишечий смех.

А снегопад усиливался с каждой минутой. Вот уже и на эшафоте намело сугроб по колено, стало холодно. Толпа начала рассеиваться — или её просто не стало видно из-за снега?