Ольга Чайковская - Летающее счастье

К тому же он живой! Как же можно живого топить?!

Была у меня и ещё одна мысль. Если наш Васька вырос таким ленивым и неопрятным, если он к тому же думает, что можно врать, значит, это мы его так плохо воспитали.

И было меж нами решено, что кота нужно убедить.

Мы даже разработали целую программу, по которой станем его убеждать.

Прежде всего мы решили растолковать ему хорошенечко, что такое правда и что такое ложь, — на разных интересных примерах, разумеется, — а не то наш прохвост встанет да уйдёт, вот и всё.

Работу по убеждению взяли на себя мои дети.

— Я хочу рассказать вам одну историю, — начал сын, когда все мы четверо снова сидели у костра. — Эта история произошла в Отечественную войну. Знаешь ли ты, кот, что давным-давно, когда мама была девочкой, а бабушка ещё молодая, на нашу страну напали немцы.

— А почему ты спрашиваешь об этом именно меня? — подозрительно спросил Васька. — И кто такие эти немцы?

— Немцы — это фашисты, — объяснила дочь.

Такого объяснения я стерпеть не могла.

— Постой, постой, — сказала я. — Ты что-то не то говоришь. Не думайте, пожалуйста, что все немцы были фашисты, а все фашисты — немцы. Фашисты могут быть в самых разных странах, и всюду их ненавидят. Немцы тоже своих фашистов ненавидели.

Ну ладно, ладно, — сказал кот, который с каждым днём становился всё невежливее. — Так что же ты, Павлик, хотел рассказать?

— Я хотел рассказать вот про что. Как-то раз один наш офицер, очень храбрый, попал в плен к фашистам. Они не стали его убивать, потому что хотели, чтобы он им рассказал, где стоит его полк, сколько в нём пушек, сколько людей — ну, словом, всё, что им нужно было знать. Они стали спрашивать его, а он сказал, что не знает. «Но этого не может быть, — сказали фашисты, — мы же видим по вашим документам, что вы из штаба этого самого полка. Вы всё это, конечно, знаете».

Задумался офицер. Что лучше? Говорить им «не знаю»? Они всё равно ему не поверят. Ещё станут спрашивать у других пленных, грозить, пытать, не дай бог кто-нибудь из них не выдержит и расскажет им правду. Но правды им говорить никак нельзя. Понимаешь, кот, правды им говорить было нельзя.

Кот ничего не ответил, только сощурился.

— Офицеру не оставалось ничего другого, — продолжал Павлик, — как им наврать. Он должен был им наврать, понимаешь, кот? Он указал им совсем не то место, где стоял его полк, он сказал, что там очень много пушек, пулемётов и солдат, больше, чем это было на самом деле. Словом, соврал как умел. Он правильно делал, понимаешь, он сделал совершенно правильно, потому что это война, он защищал свою страну. Тебе это понятно?

— Что вы меня воспитываете? — спросил кот, поднялся, возмущённый, и выгнулся, став вдвое короче и толще.

— Сядь, кот, — сказала я. — Всё-таки ты запоминай: говорить неправду можно только в том случае, если ты защищаешься сам или защищаешь что-нибудь тебе очень дорогое — от беды, от несправедливости, от злодейства. Тогда солгать можно, а во всех остальных случаях — запрещается.

Кот водил хвостом, что, как известно, служит у кошачьей породы признаком крайнего раздражения, но со мною спорить на этот раз не посмел.

— Я тоже хочу рассказать историю, — начала дочь тонким голосом, потому что волновалась.

Они с Павликом заранее приготовили свои истории, но Павлик всё же лучше рассказывает, чем Валя, и, по крайней мере, не так волнуется.

По правде говоря, обе эти истории я давно уже знала: я сама как-то рассказала их моим детям. Мы все вместе придумали вспомнить о них сегодня у костра.

Вот что рассказала Валя.

Наша армия отступила, и в город ворвались фашисты.

Разумеется, все наши офицеры и солдаты, которые были в городе, из него ушли. Но одна женщина — она была военным врачом — уйти не могла, потому что была ранена. Её спрятали у хороших людей, которые за ней ухаживали.

Однажды ночью к дверям немецкой комендатуры подошёл человек и сказал, что хочет видеть коменданта. Это был доносчик и предатель. Он рассказал, кто прячет раненую женщину, назвал улицу и дом, а также прибавил, то, если немцы ему заплатят, он принесёт им ещё и новые сведения. Немцы, конечно, заплатили.

В ту же ночь за доктором пришли. Едва держась на ногах от слабости, под дулом автомата пошла она в тюрьму.

А на следующий день по улицам города потянулась длинная печальная процессия, хуже, чем похороны, — это шли пленные, которых фашисты угоняли в Германию. Среди них брела и женщина-врач.