Редьярд Киплинг: Книга Джунглей (сборник)

«Я любил одну женщину, – он сказал, – от нее пошла

вся беда.

Она бы вам рассказала всё, если вызвать ее сюда». —

«Что ты вкушал запретный плод – прекрасная черта,

Но только здесь не Берклей-Сквер, но Адские Врата.

Хоть мы и свистнули ее, и она пришла, любя,

Но каждый за грех, совершенный вдвоем, отвечает сам

за себя».

А буря мировых пространств его бичами жгла,

И начал Томлинсон рассказ про скверные дела:

«Раз я смеялся над силой любви, дважды над страшным

концом,

Трижды давал я Богу пинков, чтобы прослыть

храбрецом».

На кипящую душу Черт подул и поставил остыть слегка:

«Неужели свой уголь потрачу я на этого дурака?

Гроша не стоит шутка твоя, и нелепы твои дела!

Я не стану своих джентльменов будить, охраняющих

вертела».

И Томлинсон взглянул вперед, потом взглянул назад,

Легион бездомных душ в тоске толпился близ Адских

Врат.

«Это я слышал, – сказал Томлинсон, – за границею

прошлый год,

А это в бельгийской книге прочел, что мне дал

французский лорд».

«Ты читал, ты слышал, ты знал – добро! Но не кончен

еще рассказ,

Из гордыни очей, из желаний плотских согрешил ли ты

хоть раз?»

За решетку схватился Томлинсон и завопил: «Пусти!

Мне кажется, я чужую жену сбил с праведного пути!»

Черт за решеткой захохотал, и огонь раздулся тогда:

«Ты в книге прочел этот грех?» – он спросил,

и Томлинсон вскрикнул: «Да!»

А Черт на ногти себе подул, и явился взвод чертенят:

«Пускай замолчит этот ноющий вор, что украл

человечий наряд.

Просейте его между звезд, чтоб узнать, что сто́ит этот урод,

Если он вправду отродье земли – то в упадке Адамов род».

И шайка тех, кого их грех не допускал к огню,

Подняла там и шум, и гам, и дикую возню,

По угольям гнали Душу они и рылись в ней без конца,

Так дети шарят в вороньем гнезде или в шкатулке отца.

В лохмотьях привели его, как после игр и драк,

Крича: «Он душу потерял, не знаем где и как!

Мы просеяли много шрифтов, и книг, и ураган речей,

В нем много краденных им душ, но нет души своей.

Мы качали его, мы терзали его, мы прожгли его

насквозь,

И, если зубы и ногти не врут, души у него не нашлось».

Черт голову склонил на грудь и начал воркотню:

«Внуков Адама я – лучший друг, я ли его прогоню?

Мы лежим глубоко, мы лежим далеко, но когда он

останется тут,

Мои джентльмены, что так горды, совсем меня засмеют.

Скажут, что я – хозяин плохой, что мой дом – общежитье

старух.

И, уж конечно, не стоит того какой-то никчемный дух».

И Черт глядел, как отрепья души пытались в огонь

пролезть:

О милосердьи думал он, но берег свое имя и честь.

«Я, пожалуй, могу не жалеть углей и жарить тебя всегда,

Если сам до кражи додумался ты». И Томлинсон

вскрикнул: «Да!»

И Черт тогда облегченно вздохнул, и мысль его стала

светла:

«У него душа блохи, – он сказал, – но я вижу в ней

корни зла.

Будь я один здесь властелин, я бы впустил его,

Но у Гордыни свой закон – и он сильней моего.

Где сидят проклятые Разум и Честь – при каждом

Блудница и Жрец.

Туда я сам не смею входить, тебе же там – конец.

Ты не дух, – он сказал, – и ты не гном, ты не книга и ты

не зверь,

Не позорь же доброй славы людей, воплотись еще раз

теперь.

Внуков Адама я – лучший друг, не стал бы тебя я гнать,

Но припаси получше грехов, когда придешь опять.

Ступай отсюда! Черный конь заждался твоей души.

Сегодня они закопают твой гроб. Не опоздай! Спеши!

Живи на земле и уст не смыкай, не закрывай очей

И отнеси Сынам Земли мудрость моих речей:

Что каждый грех, совершенный двумя, и тому и другому

вменен.

И… Бог, что ты вычитал из книг, да будет с тобой,

Томлинсон!»

Примечания

1

Яблоком Смерти в джунглях называют датуру (дурман, datura stramonium), самый распространенный яд в Индии.