Элинор Фарджон - Седьмая принцесса

— Вовсе это не Ролины чулки, а мои, — сказал Ронни. — Я их порвал, когда лазил через проволочную изгородь.

— Ну, а эти тогда чьи, скажи на милость? — спросила Нянюшка, вынув из корзинки точно такую же пару и тоже — порванную вдрызг.

— А вот эти мои, — отозвался Роли. — Они порвались, когда я полез на изгородь вслед за Ронни.

Нянюшка укоризненно покачала головой:

— Вас, голубчики, никак не различишь: что лица, что чулки, что повадки — всё едино. Ровно граф Шиньонский да сын старьёвщика.

— А кто они такие? — спросил Ронни. — Ты нянчила сына старьёвщика?

— Конечно, нет. Старьёвщик был так беден, что его сынок сам себя нянчил. И, скажу тебе, славно у него выходило: носил лохмотья, ел хлеб с чесноком да играл с дворняжкой по кличке Жак на берегу реки Луары.

А нянчила я сынка Шиньонского графа, жил он в мрачном замке на холме — как раз над городком, где жили старьёвщик с сыном. У маленького графа, понятное дело, всего было вдосталь, не то что у бедняков: тут тебе и одёжки распрекрасные, и белая булка с куриным бульоном на обед, а играл он с породистым спаниелем но кличке Хьюберт.

Один беден, другой богат, зато в остальном мальчики были похожи как две капли воды. Мы с маленьким графом частенько ходили на реку гулять и встречали там сынка старьёвщика. Мой-то ребёночек разодет, ухожен: и лицом бел, и ручек не замарает, а бедняцкий сын весь в рванье да в грязи. Однако, если б не одежда, их бы никто не различил. Народ только диву давался.

Маленький граф завистливо глядел на бедняцкого сына, тому ведь разрешалось плескаться в речке сколько душе угодно. А лучше реки для купания, чем Луара, во всей Франции не сыщешь: вода, точно мёд, прозрачна, а песок по берегам — чистое золото. Выбегает речка из города и — вдаль, меж песчаных берегов; ивы к самой воде клонятся, цветы пестрят. Но мне было строго-настрого приказано, чтоб, маленький граф не купался и с водой не играл. И я — хочешь не хочешь — подчинилась, хотя жалела моего графёнка несказанно: уж мне ли ее знать, что детскому сердцу любо!

И вот однажды на прогулке графский спаниель Хыоберт подбежал к дворняге Жаку, они потёрлись носами и подружились. Тогда и графёнок с сынком старьёвщика друг другу улыбнулись и сказали: «Привет!» И с тех пор при встрече они всегда друг другу кивали или подмигивали, будто старые друзья. Как-то раз сын старьёвщика поманил графёнка пальцем к речке: иди, мол, сюда, поиграем. Графёнок смотрит на меня просительно, а я головой мотаю. И он, бедный, головой помотал: нельзя, мол, мне. Но рассердился на меня крепко, дулся до самого вечера.

А на следующий день сбежал. В замке поднялся переполох; мы с опекуном и слугами побежали в город — беглеца искать, спрашивали о мальчике всех прохожих и, повстречав старьёвщика, услыхали в ответ:

— Видел-видел. Час назад он с моим сыном на берегу гулял.

Мы бросились к реке, старьёвщик следом, а за ним — ещё полгорода.

И вот, пробежав милю вниз по реке, увидели мы мальчишек: плещутся голышом и сметтся-заливаются. А на берегу куча одежды — лохмотья с кружевами вперемешку. Мы, разъярённые, мечемся но берегу, кричим, чтоб выходили из воды немедленно, а они ни в какую. Наконец старьёвщик вошёл по колено в воду и вытащил упрямцев за шкирку. Стоят они перед нами в чём мать родила и ухмыляются лукаво. Графский опекун открыл было рот, чтобы графенка пожурить, — да так и застыл. Старьёвщик открыл было рот, чтоб отчитать сына как следует, и тоже замер. Дети, раздетые да начисто отмытые, были совершенно одинаковы — не отличишь. И видят, пострелята, что взрослые растерялись, и ещё пуще зубы скалят.

— Эй, сынок! — неуверенно говорит старьёвщик. Но ни один не отзывается понимают, хитрюги, что, открой они рот, их вмиг распознают.

— Пойдёмте, монсииьор! — говорит опекун. А они оба головами мотают, точно немые. Тут меня осенило:

— Ну-ка, — говорю, — одевайтесь.

Я-то думала — выведу их на чистую воду. Но не тут-то бьло. Они похватали что под руку попадётся, один поверх рваной рубашонки сатиновый жилет нацепил, другой на кружевную рубашку рваный пиджачок напялил. Мы совсем растерялись.

Наконец старьёвщик с опекуном, рассвирепев, отвесили каждому по три удара палкой, думали — поможет, но мальчишки только заверещали. А верещат-то все одинаково, что графский сын, что бедняцкий.

— Кошмар какой-то! — сказал опекун. — Этак мы сейчас запутаемся и отведём в замок сына старьёвщика, а графу суждено будет расти в нищете! Неужели никак нельзя их различить? Неужели мы, люди, так глупы?!