– Что же нам теперь делать? – дрогнувшим голосом спросил Аркадий Матвеевич.
– Каяться. Господь прощает любой грех, если видит сокрушённое сердце. Знаешь, кто первым вошёл в рай? Разбойник, который покаялся на кресте за мгновение до смерти. Если хочешь, чтобы Илья встал на ноги, кайся и Ирине мои слова передай. А теперь ступай: мне с внуком поговорить надо.
* * *
Разговор с Ильёй вышел коротким.
– Знаешь, что мне сказал Андрей Семёнович? – спросил дед, когда они остались одни.
– Капин папа?
– Да, он самый. Кстати, очень симпатичный молодой человек, с верой в сердце. Так вот он сказал, что в городе открылся новый храм. Он расположен на территории военного госпиталя и освящён в честь святого преподобного Ильи Муромца.
– Здорово! – воскликнул Ножкин, которому и вправду было приятно, что у его любимого богатыря теперь есть свой храм. – Деда, а зачем ты об этом только сейчас сказал?
– А чтобы ты не забыл и подумал на досуге, что тебе делать надо.
– А что?
– Сам решай. Ну всё, пора идти: скоро автобус.
– Ты тоже едешь? – радостно воскликнул Илья.
– Нет.
– Почему?
– Да уже раз съездил. И не помог. Я тут за тебя молиться буду, но лучше ты сам себе помоги.
– Как?
– Просто не забудь, что рядом с тобой есть храм Ильи…
* * *
Через два часа Ножкин уже сидел в своей комнате и обзванивал друзей. Первым к нему пришёл Сашка Золотов.
– Здоров, Илья! – с порога выпалил он.
– Здоров! – ответил Ножкин. – Как твоя Женя Галкина?
– А никак. Она меня бросила.
– Так чего ты такой радостный?
– Потому что я в одной книжке прочитал, что поэт обязан страдать, чтобы свои муки переводить в стихи. Вот я и перевёл, и сразу полегчало. Слушай:
Теней желтеющими гранями
Нас обнимают фонари.
Ты говоришь мне – до свидания,
Не говори, не говори.
Ты смотришь в темноту задумчиво,
Ну, улыбнись, ну, улыбнись.
Луна, как лампа в небо вкручена,
И смотрит вниз, и смотрит вниз.
И перестав себя обманывать,
Забыв про глаз чужих патруль,
Подаришь ты мне у парадного
Свой самый первый поцелуй…
– Ну и что, подарила? – спросил Илья, испытывая внезапное волнение.
– Куда там? Я сам ей хотел подарить, а она мне язык показала и шмыг в подъезд. Зато стихи хорошие получились. Я их всем читаю, а Галка злится и видеть меня не хочет, дура…
– Подожди, может, она тебя и вправду любит, а ты трубишь об этом на всех перекрёстках.
– А мне стыдиться нечего. Поэт должен выковыривать из себя самые сокровенные чувства и являть их миру. Это не я сказал, это в книжке написано. Ну, ладно, пойду: тут у нас во дворе девчонка новая появилась, Варварой зовут. Отличное имя: хорошо рифмуется. Хочу с ней подружиться.
– А если тоже бросит?
– А если бросит, на поэму замахнусь…
* * *
На следующий день Илью отвезли в больницу. Когда он очутился в той же палате, ему стало немного тоскливо. Но когда все ушли, включая профессора Сальникова и академика Лютикова, Ножкин поставил на тумбочку бумажную иконку Ильи Муромца, и к нему вновь вернулось обычное хорошее настроение.
Чтобы окончательно отогнать ненужные мысли, Илья уставился в потолок и стал вспоминать всех своих друзей, с которыми он успел подружиться за свою недолгую жизнь.
Он вспомнил заядлого фотолюбителя Женьку Желтобрюхова, друга по прыжкам в воду тоже Женьку, только Нестерова, подвижных, как ртуть, братьев-близнецов Горощенко, задумчивую Марину Выходец, стройную гимнастку Катю Кальченко, похожую на мальчишку-сорванца Нину Мартынову, добродушного Сашу Аршаву, хулиганистого Володьку Гусинского… И ещё человек сто…
Все они сейчас где-то бегали, прыгали и веселились, а он лежал в палате и ждал операции.
Прошёл час, а Ножкин всё вспоминал и вспоминал, и лишь когда дошёл до Веры Петровой, то остановился и стал думать про неё.
* * *
Вообще-то Илья не только предавался воспоминаниям. На самом деле в этот день ему пришлось немало потрудиться. Он сдавал анализы, проходил какие-то тесты и непонятные процедуры типа душа Шарко, когда в тебя лупят толстой струёй из шланга. Ещё ему назначили какие-то противные на вкус микстуры и сказали, что они помогают успокоиться. Странно, ведь Илья и так был спокоен. Но с врачами разве поспоришь?
В общем, пятница пролетела быстро. А ночью Илье опять приснился странный сон. Он снова был Муромцем, только на этот раз не скакал по степям на взмыленном Бурушке и не дрался с супостатами, а стоял в огромной церкви, которая называлась Десятинной.
Читать дальше