Валерий Гусев - Сокровища старой церкви

Выбив дверь, с воем, визгом вбежали татары в храм. Рассыпались по сторонам - ан нет тут никого. Стоит только у аналоя батюшка поп и держит над головой, грозя, золотой крест с каменьями:

- Стой, нехристь поганая! Вон из храма святого!

Подбежали к нему сразу двое. Один стал крест из руки рвать, другой батюшку саблей тыкать.

Батюшка тоже не оплошал: левой рукой подняв тяжеленный кованый напольный светильник, ахнул в затылок одного - чуть голову из плеч ему не выдернул, а другому в лоб угодил - тоже славно получилось. И сам пал следом.

И тихо стало во храме.

Ни всхлипа женского, ни вздоха старческого, ни плача ребячьего.

Куда народ исчез? - и спросить некого.

Ушла главная добыча, ради чего в храм пробивались всею силою.

Опомнились - опять разбежались: было что взять. Ризы, красиво шитые, золото-серебро да камни дорогие.

А людей так и не нашли. Укрыл их от лютой беды храм Божий. «Искать вам, проклятые, - не найти».

И крест золотой, дивной работы, в жадной сумятице позабыли, телом его своим порубленным укрыл батюшка.

А за поругание храма ответ еще впереди…

Cинереченская сторона - особая. Леса здесь славные, дремучие, полные зверя, птицы и ягоды. Луга заливные, раздольные. Холмы зеленые. Небо синее. А в нем - облака белые, легкие, насквозь светятся.

И реки хороши. Немного их, правда, всего-то две. Но так они задумчиво бродят средь лесов, лугов и болот, так неторопливо ищут друг друга, пока не сольются, что кажется, их не две, а великое множество. Потому и звался этот край Синеречьем.

Речки те - мелкие, узенькие, вертлявые, но в весеннее половодье или от летних ливней разливаются широко и обильно, надолго и надежно отрезая Синеречье ото всего остального света…

…Ратникова разбудил заполошный голос церковного сторожа Силантича, бессонного старика:

– Андрей Сергеич! Сергеич! Вставай, беда на дворе!

Участковый открыл глаза, повернул голову к светлевшему окошку, за которым виднелось бледное лицо в седой бороде и метался тревожный крик.

Ратников включил свет, мигом набросил камуфляж и вышел во двор.

Дед Силантич схватил участкового за плечо, едва не сдернув с крыльца.

– Андрюша, бежи скорей к Дачникам. Неладное дело там.

Ратников на ходу плеснул в лицо из кадушки и, вытираясь платком, быстро зашагал на дальний конец села. Силантич поспешал сзади, шаркая спадающей с ноги калошей, и, дергая участкового за рукав, пояснял:

– Дверь на крыльце снаружи клюкой подпертая. Стал хозяев окликать - молчат… Что-то с ними худое стряслось.

Дачниками звали на селе Сергачевых. Они несколько лет назад купили здесь дом со всем подворьем, привели в порядок, начали хозяйствовать. И все время мечтали насовсем перебраться в деревню, очень им здесь нравилось. Но чтобы прочно стать на ноги, обзавестись скотом, птицей, инвентарем, нужны были деньги. И Сергачевы решились - продали городскую квартиру…

Подошли к дому Дачников: в окнах темно. Окна в кухню вовсе не было: рама высажена ударом шеста - он лежал тут же, возле дома. Прав дед Силантич - недоброе дело!

Андрей взбежал на крыльцо, ногой откинул от дверей шест, взяв пистолет в обе руки стволом вверх, рванулся в сени.

Никого.

Ногой же распахнул дверь в комнату, заорав страшным голосом:

– Стоять! Руки!

Некому стоять.

Андрей включил свет, окинул взглядом комнату. Нехорошо, типичный разбой.

Все опрокинуто, разбросано. Ящики комода и стенки выдвинуты, содержимое вывалено в беспорядке на пол. Сброшены с полок книги, вспорота мебельная обивка, дверца гардероба косо висит на одной петле, платья, костюмы - все брошено на пол. У пиджака и брюк вывернуты карманы, даже детская кроватка разорена.

Осмотревшись, Андрей прошел в кухню - и здесь никого. Опрокинутый стул, битое стекло на полу.

Очень тихо. Но не совсем. Участковый прислушался, затаив дыхание. Казалось, будто где-то вдали, на дальней околице, скулит маленький щенок.

Ратников прошелся по комнате, сдвинул к стене половик. Под ним - крышка погреба. Отбросил ее, включил фонарик, заглянул вниз.

Сначала увидел сброшенную на пол приставную лестницу, потом мужчину в одних трусах, привязанного к стеллажу, рядом с ним - женщина в ночной рубашке, тоже привязанная, но сидя - на ее коленях корчится малый ребенок, жалобно, устало плачет.

Это были Сергачевы, всем семейством.

Участковый спрыгнул вниз. Осторожно снял с губ женщины пластырь - Нина судорожно, прерывисто всхлипнула. Разрезал веревки, сохранив узлы. Нина прижала ребенка к груди, пытаясь его согреть.