— Зато ветер в голове — это плохо, — отрезала королева, пророческим взором прозревая будущее.
— Хорошо, если скажут: «легка на подъем»! — не отступался король.
— Плохо, если скажут: «легка на помине»! — отвечала королева.
— Хорошо, если рука у нее легкая! — настаивал король.
— Плохо, если… — начала было королева, но король оборвал ее на полуслове.
— Собственно говоря, — объявил монарх тоном человека, который завершает спор с воображаемыми противниками, и, разумеется, остается победителем, — собственно говоря, легковесность во всех отношениях хороша.
— Зато в легкомыслии ровным счетом ничего хорошего нет, — отпарировала королева, понемногу выходя из себя.
Последние слова супруги привели его величество в замешательство, так что он развернулся на каблуке и отправился назад в бухгалтерию. Но еще на полпути его настиг голос королевы:
— На голове золото, и то неполновесное! — закричала она, решив, что одним последним словом ограничиваться не стоит, раз уж она и впрямь распалилась не на шутку.
А надо сказать, что королевины кудри были темнее ночи, а у короля во времена молодости и у его дочери ныне — золотые, как утро. Впрочем, задел короля отнюдь не уничижительный отзыв о собственной шевелюре, но двойной смысл фразы в целом. Его величество терпеть не мог остроты любого вида и сорта, а каламбуры — в особенности. Он не был уверен, к кому именно относятся слова королевы и подразумевается ли цвет волос — или, чего доброго, корона. Ибо, если уж ее величество не желает проглотить обиду, могла бы заодно и слова не глотать!
Король развернулся на втором каблуке и вернулся к супруге. Королева все еще пылала гневом, ибо сознавала свою вину — или знала, что супруг считает ее виноватой, а ведь это, по сути дела, то же самое.
— Дражайшая королева, — изрек монарх, — двуличность во всех ее проявлениях крайне предосудительна в отношениях супружеских пар любого ранга, не говоря уже о венценосных, а наиболее предосудительная из форм, в кои облекается двуличность, суть каламбур.
— Ну вот! — вздохнула королева. — Отпустишь шутку — а ее того и гляди схватят на лету! Нет на свете женщины несчастнее меня!
И вид у нее сделался такой удрученный, что король заключил супругу в объятия и они присели рядышком — посоветоваться.
— Ты в силах это вынести? — вопросил король.
— Не в силах, — отозвалась королева.
— Так что же нам делать? — воззвал король.
— Откуда мне знать? — откликнулась королева. — Может, попробуешь извиниться?
— Перед моей старшей сестрицей, ты имеешь в виду? — уточнил король.
— Ну да, — подтвердила королева.
— Ну что ж, не возражаю, — ответствовал король.
И на следующее же утро король отправился к старухе-принцессе и весьма смиренно попросил прощения, умоляя снять заклятие. Но принцесса с самым невозмутимым видом заверила, что понятия не имеет ни о каких чарах. Тем не менее, глазки ее отсвечивали розовым: верный признак того, что ведьма счастлива. Она посоветовала королю с королевой запастись терпением и впредь вести себя достойнее. И безутешный король вернулся во дворец. Королева попыталась ободрить его.
— Подождем, пока дочка подрастет. Может, тогда она сама что-нибудь присоветует. По крайней мере, она сможет описать нам свои ощущения.
— А что, если она выйдет замуж? — воскликнул король, в ужасе от внезапно пришедшей в голову мысли.
— Ну и что с того? — не поняла королева.
— Ты только представь себе! Вдруг у нее будут дети? Пройдет каких-нибудь сто лет — и в воздухе стаями запорхают младенцы, точно паутинка по осени!
— А это уже не наше дело, — отрезала королева. — Кроме того, к тому времени они непременно научатся сами о себе заботиться.
В ответ король только вздохнул.
Его величество охотно бы посоветовался с придворными медиками, да только опасался, что те вздумают поэкспериментировать с малюткой.
6. Нельзя столько смеяться!
А тем временем, невзирая на досадные происшествия и огорчения, доставляемые родителям, юная принцесса смеялась себе да подрастала — отнюдь не в ширину, — и выросла высокой и пухленькой. И достигла она семнадцатилетнего возраста, ни разу не попав в беду более серьезную, нежели дымовая труба. Спасая принцессу из помянутой трубы, уличный мальчишка, продемонстрировав изрядные гимнастические таланты, — вис носками сзади, заработал себе немалую славу и черную физиономию. Более того, при всей своей беспечности принцесса не совершила ровным счетом ничего предосудительного: вот только все вокруг без исключения вызывало у нее смех. Когда ей, в порядке опыта, сообщили, что генерала Кланрунфорта вместе со всем его войском порубили на мелкие кусочки, девушка только расхохоталась; услышав, что враг вот-вот осадит столицу ее папы, она расхохоталась безудержно, а уж когда ей сообщили, что город наверняка окажется во власти вражеских солдат, — ну, уж тут она хохотала до колик. Все попытки заставить ее воспринять всерьез хоть что-нибудь терпели крах. Если ее матушка плакала, принцесса говорила так:
Читать дальше