Иван Зюзюкин - Не было печали

Самсоныч вчера с утра под третий урожай редиски (первые два у него съел червячок) перекапывал и, надев противогаз, какой-то химией поливал грядки. Узнав от Генки, что случилось с Найдой, снял противогаз и с силой вогнал лопату в землю.

- Жалко собаку! - вздохнул он. - Умница была. Зря не лаяла. Но если кто чужой к воротам подходил, весь поселок на ноги поднимала!..

После купания зверски хотелось есть. Но стоял, не перебивал Самсоныча. Как-никак - хозяин. С ним надо повежливей...

- Да, ей теперь не поможешь... - Самсоныч посмотрел в сторону конуры щенки, заждавшись матери, уже поскуливали. - С ними вот, сосунками, что делать? А?! - спросил он так грозно, будто это Генка их осиротил. - Они же без матери не сегодня завтра подохнут. Правильно я говорю?

Генка отмолчался.

- Ты вообще-то любишь животных?

- Вообще люблю, - кисло подтвердил Калачев.

- Собака - друг человека. Не помнишь, кто сказал?

- Кажется, Чехов, - не моргнув глазом, ляпнул Генка.

- Да, - покивал хозяин, - он умел...

Генка, мучаясь, поглядел на небо. Погодка: теплынь, ни одного облачка. Сейчас он разогреет себе вчерашнюю кашу, хлобыстнет стакан чаю. И, знай наших, опять на речку!

- Такой еще момент учти, - все сильнее напирал Самсоныч. - У этих щенков хорошая порода. Найда нагуляла их с Мухтаром. А это вообще не пес, а золото! Грудь как у волкодава, лапы - во! И выносливый, черт! Один здесь всю зиму живет, крыс жрет и дачи от хулиганья охраняет... Так что надо песиков выходить. Одного себе возьмешь, другого я вместо Найды себе оставлю. Остальных, - хозяин, задумавшись, сощурился, - к другим определим. Договорились?

- Нет! - резко, даже в затылке кольнуло, крутнул головой Генка и быстренько шмыгнул в бытовку. Поглотал пшенной каши, подкачал шины - и рванул подальше от всего...

Вечером, возвращаясь с речки, он еще издалека услышал: щенки уже вовсю скулили. Подъехал к даче и увидел такую картину: у ворот, возбужденно покуривая папиросу "Казбек", туда-сюда в широкополой розовой шляпе расхаживала Медея Витальевна. Та самая, что у Самсоныча сняла мансарду и там, на верхотуре, колотя пальцами по машинке, целыми днями пишет рассказы.

Генка никогда еще в глаза не видел ни писателей, ни писательниц. И вот - увидел. Он тут третий день ест, спит, купается, одним словом, бьет баклуши, а Медея Витальевна все дни напролет вкалывает и курит как паровоз. Работает то она, краем уха слышал, редактором в издательстве. А тут, называется, свой отпуск проводит. И ни семьи у нее, ни приличной жилплощади нет. Машина есть, да и та - пишущая. Короче говоря, не будь у нее этой розовой шляпы, никогда бы не подумал, что она - писательница...

Уже смеркалось. По вечерней зорьке было видно: и завтра сохранится ясная погодка. Накануне дня своего рождения решил залечь пораньше, за прежние месяцы отвести душу. Но на пути к бытовке его остановил Самсоныч. Видно, дядя еще не потерял надежды из своего жильца сделать юного натуралиста.

- Их всего-то полторы-две недели подержать на молоке, - убеждал хозяин. - А потом хоть на картошку переводи, ничего им не сделается... Как, Геннадий?

- Не могу.

- Каникулы. Все равно ведь бездельничаешь...

- Сказал же: не могу.

- Я-то думал: молодой, любознательный, сознательный! - вскипел Самсоныч. - А ему все нипочем!.. Не понимаю, как таким лоботрясам родители разрешают жить за городом?

- А при чем тут это?

- При том... Ты тут чего-нибудь натворишь. А кто отвечать будет? Я...

Видеть Генка не видел, но чувствовал: их разговор слушает Медея Витальевна. И точно: стрекот машинки прекратился.

- Степан Самсонович! Напрасно вы его уговариваете, стращаете. Это не метод воспитания. - Она говорила в открытое окно, не показываясь из скворечника. - Сначала надо разобраться в его психологии. Я уверена, ему абсолютно все равно, что мы с вами о нем думаем...

Генка глянул наверх, откуда писательница, словно оракул, вещала, и недовольно отвернулся. Что верно, то верно, не за тем сюда приехал, чтобы его и здесь воспитывали...

- Но самое интересное в другом... - продолжала Медея Витальевна через Генкину голову разговаривать с Самсонычем. - Молодой человек, наше с вами, так сказать, будущее, слушает нас и искренне, я подчеркиваю, искренне не понимает, из-за чего мы с вами волнуемся... Он-то живой, сытый... У него есть папа, мама, друзья, которые его любят... Что ему еще надо?..

Говорила она с большими паузами. Наверное, затягивалась "Казбеком". Потом оставила Генку в покое и вспомнила про одного своего приятеля драматурга, у которого сразу три собаки. Начала еще про что-то рассказывать, да Генка больше не стал ее слушать. Подался к себе в бытовку. Он еще не сошел с ума, чтобы связываться со щенками. Драматургу почему не держать целую свору? Денег, наверное, навалом. А в его кармане побренькивает всего сорок восемь копеек. Это - съездить в город. А вернуться уже будет не на что. Сам-то он до возвращения родителей с ЮБК как-нибудь продержится. В бытовке еще с прошлого лета сохранились крупа, макароны, сахар. И много-много соли. А щенкам подавай молока, причем не меньше, чем на рубль в день. Самсоныч удавится, денег ему не даст. У писательницы Генка и просить не станет. У самой, наверное, нет... Но даже если бы у него был миллион - и то не стал бы связываться. Папа Витя и мама Люда, как только вернутся из отпуска, попросят его отсюда. И отправят туда же, откуда он сюда прибыл три дня назад...