Любовь Черенкова - Приключения Евангелины

Наутро отец Арсений ушёл.

Осень пролетела незаметно – в хлопотах, в подготовке к зиме. А вот и святки. Все девчата ко мне бегут:

– Милка, ну погадай! Твоё гадание всегда верное. Что скажешь – непременно сбудется.

А мне что-то боязно стало после той беседы с монахом. И себе гадать перестала, и другим. Девчата обижаются на то, что я их отсылаю к бабке Казимире.

– Да у неё раз на раз не приходится. Не сбудется если, сразу по-иному перетолкует.

А я всё помалкиваю. Не знаю, как верно им ответить. Да и как им ответишь, когда себе не могу?

Стала задавать вопросы о вере православной Олеле и Перваку Храбровичу – они многое повидали, во многом разбираются. Олеля только отмахивается, а старейшина так и сказал:

– Ещё раз такие разговоры услышу – из дома выгоню!

Вот так вот, ни много ни мало – из дома!

Пыталась у других что выведать, но все только косились на меня. В конце концов Первак Храбрович не выдержал:

– Погоню из селения! Ходишь тут, народ смущаешь своими вопросами. Это что же такое? В вере предков сомневаться?!

Одна только бабка Казимира была рада-радёхонька. Оно и понятно: она теперь стала полновластной гадалкой, да и от хворей народ тоже к ней хаживал – я-то отказалась.

А волхв наш, Прозор (мрачная, скажу вам, личность), видно, был в сговоре с Казимирой. Давно они хотели меня извести. И кукол, похожих на меня, видели у него (мне Весняна про то сказывала). Про мой пропавший после визита бабки Казимиры гребень я тоже говорила. Да и без всего этого было ясно про их отношение ко мне. Так всё сложилось, что народ был уверен: с богами и духами предков лучше меня никто не общается. Вот вам и подорванный авторитет. И уж если Казимира, скрепя зубами, могла это проглотить, то грозный Прозор в своём обрядовом облачении выносить подрыв своего непререкаемого (как он считал) авторитета абсолютно не собирался.

Прозор давно бы меня в жертву богам отдал с превеликим удовольствием, да вот только повода не было. Видно, хранили меня высшие силы.

Ну так вот. Обстановка, как видите, накалялась. Бабка Казимира и Прозор как нарочно начали подводить к тому, чтобы меня выбирали для всяческих обрядовых действ. Я же в период происходящих после встречи с отцом Арсением душевных изменений приняла решение, наоборот, не участвовать ни в чём подобном.

Настало лето. Моё поведение стало казаться подозрительным почти всём. А уж после того как я отказалась вознести хвалу богам у жертвенника Велесу, старейшина терпеть не стал.

– Что ты меня перед людьми позоришь? Али веру предков наших забыла? Это всё после того монаха. Чувствовало моё сердце: не к добру был его приход. Так дальше продолжаться не может! Ты должна уйти от нас или вернуться к прежней жизни – это решение совета.

Как обухом по голове! Чего-то подобного я ожидала, зная наш древний строгий уклад, но всё равно слова, сказанные человеком, который практически заменил мне отца, буквально огорошили.

Уйти… Уйти навсегда из селения, где я провела шестнадцать лет своей девичьей жизни. Да я нигде дальше нашей речки и не была! В лес за ягодами да травами лечебными далеко не ходила.

Но, посмотрев на Первака Храбровича, поняла: просить остаться бесполезно. Да он и сам, скорее всего, не хотел меня отпускать, но суровое решение было не только его – большинства народа. И, если б я прилюдно покаялась, возможно, и простили, несмотря на происки бабки Казимиры и волхва Прозора: уж очень меня любили и жалели как сироту.

Но нет. И если до этого я сомневалась, то именно в эту самую минуту чётко определилась: не останусь, иная судьба мне уготована. А вот какая – это я должна выяснить за пределами родного дома.

Сборы были недолгими. Олеля обняла меня на прощание, поцеловала. Да и Первак Храбрович, было видно, с тяжёлым сердцем отпускал. Но что делать? Нельзя ему многовековой уклад нарушать, нельзя сеять смуту в подведомственном селении. А я не могла жить как раньше. Для меня этот уклад пошатнулся. Ох, простите меня, предки, за слова такие!

Вот и двинулась я в путь-дорогу. Решила идти в Рязань, а там боги укажут. Старейшина мне подробно рассказал, как добраться до города, по каким ориентирам путь держать, чего опасаться. Ох, страшно было… И только слова Первака Храбровича, сказанные напоследок, придали уверенности:

– И помни, Милолика, судьба это не случай, судьба это выбор.

«Часто близкая к отчаянию душа не знает, что стоит уже на грани, за которой начинается новый путь»