Это и будет правдой». Тимоха долго анализировал в голове то, что сказал Сергушкин, а потом обиженно произнёс: «Так ноль же получится». «А сам виноват. Как я могу тебе верить, если ты на каждом шагу фантазируешь?» – Сергушкин никогда не говорил, что его приятель врёт, он считал его «великим фантазером». Это Тимохино качество иногда помогало друзьям в различных ситуациях. Они были первыми художественной самодеятельности и футболе. Причем в футбол играл Сергушкин, а Тимоха потом всем рассказывал, как его друг блестяще провёл игру. Сергушкин понимал, что в этих рассказах Тимоха изрядно присочиняет, но ему было приятно, он ощущал себя героем несуществующей книги «Детство Марадонны». И вот этого сочинителя прозвали Перископом, ладно бы бароном Мюнхгаузеном, а то – Перископ. Тоже мне, капитан «Наутилуса».
Тимоха появился, как всегда, в возбуждённом состоянии, он издалека размахивал руками, привлекая к себе внимание:
– Привет, Сергуша! Привет, Котян!
Костик важно за руку поздоровался с приятелем своего старшего брата и своим, как он считал, другом.
– Что машешь ластами? Всплыл с перископной глубины и обнаружил на борту своей ванны пришельцев из космоса? – предвосхитил очередной «правдивый» рассказ Тимохи Сергушкин.
– Сергуня, дай ему сказать, – заканючил Костик, боясь лишиться очередной увлекательной истории, – а ты, Тимоша, рассказывай. Мы тебя очень внимательно слушаем.
Последние слова Костя произнёс очень строго и важно, подражая отцу, когда тот, придя с родительского собрания, подзывал мать, и они вместе, глядя Сергуне в глаза, ждали чуда. А чудо могло заключаться в одном: классный руководитель ошиблась, и это не их сын со своим лучшим другом Степашкиным отформатировали жёсткий диск на учительском компьютере в кабинете истории. В тот раз Сергуня пытался оправдаться тем, что историчка не знает средневековой истории Руси, не читала Фоменко с Носовским и всё путает в летоисчислении. Они с Тимохой хотели удалить из компьютера заведомо ложные презентации, которые вводят в заблуждение их одноклассников.
– Я видел первобытного человека. В шкурах и с дубиной в руке. Только что, – выпалил возбуждённый Тимоха, – и я с ним разговаривал.
– Ну, и как там у них? – с явной ироний в голосе спросил Сергушкин.
– Что и где?
– Ну, как там у них погода? Ведь обычно, когда встречаются незнакомые люди, они говорят о погоде. Или вы обсуждали какие-то другие, более важные проблемы? – Сергушкин продолжал «подначивать» друга.
– Причем здесь погода? Какая погода? Я разговаривал с питекантропом, почти неандертальцем!
– На каком же языке ты разговаривал с этим питекантропом-неандертальцем?
– На русском. Другого он не знает. Я его и «ду ю спик» спросил, и «шпрехен зи дойч», и «парле ву франсе». Не знает ничего. Только по-русски говорит, – Тимоха жестикулировал и даже строил гримасы, очевидно изображая встреченное им существо.
– Ну, во-первых, питекантроп – это обезьяночеловек, и обладал он лишь зачатками речи. Мог лепетать, как младенец, в лучшем случае. Поэтому говорить ты с ним не мог. Во-вторых, учёные не исключают, что неандерталец потенциально мог разговаривать, но чтобы, по-русски, исключено. И, в-третьих, оба эти вида давно вымерли и нет никакой возможности на их возрождение, – Сергушкина, увлекавшегося историей, раздражало в таких случаях дилетантство друга. Ну, хоть бы подготовился, книжки почитал умные, прежде чем истории придумывать. – И потом, полиглот несчастный, ты бы только по-английски смог изъясниться и то в рамках рассказа о том, как тебя ударили лицом об стол. Зачем же ты спрашивал его, говорит ли он по-французски и по-немецки?
От такого несправедливого недоверия Тимоха чуть не задохнулся:
– По-твоему я всё придумал? Я всё вру? Человек, может, первый раз в жизни, ничего не сочиняя, рассказал так, как оно было на самом деле, а ему не верят. Может быть, я и не разбираюсь в этих твоих питекантропах и неандертальцах, но то, что это был первобытный человек – точно! И шкура на нём была медвежья и дубина в руках! И сам он был немытый и нечесаный! И говорил по-русски! Причём без акцента! Раз не верите, ничего больше не скажу!
Костик смотрел большими круглыми глазами то на брата, то на Тимоху. Умные слова Сергуни и его спокойный рассудительный тон говорили о том, что, конечно же, Тимоха «загибает». Взбудораженный и обиженный недоверием Тимоха вызывал жалость но его хотелось дослушать не только поэтому, а потому, что Костику становилось всё интереснее и интереснее.
Читать дальше