Э.Т.А. Гофман - Золотой Горшок. Сказка

посетитель Линковых купален, покрикивать горделиво-громогласно: «Эй, Человек, бутылку двойного пивка сюда, да живей, пжалста!» А ведь я мог бы торчать там до глубокой ночи, и не где-нибудь, а в центре какой-нибудь цветочной компании разряженных, как дорогие импортные куклы, прекрасных и чистых девушек. Было бы отчего нафабриться, распетушиться и пройти перед ними эдаким горделивеньким гогольком! Нечего говорить, уж я бы расхрабрился бы не на шутку, стал бы просто совсем другим человеком, я бы так блистал и расстилался перед ними, что наверняка одна из них не выдержала бы такого напора и такой дерзости, сдалась бы от такой красоты и робко спросила бы: «Вы случайно не в курсе, который ныне час?» или «Скажите, что за вещь исполняют эти музыканты?», и услышав её вопрос, легко и воздушно я бы вспорхнул с места, не споткнувшись в своём обычном стиле и, подобострастно изогнувшись, как это принято, поклонился бы этой юной девушке и в поклоне так и шаркнул бы ножкой, что любо-дорого смотреть, а потом сделал бы два маленьких шажка вперёд, раз-два-с, пока наконец с придыханием томным не сказал бы ей нежно и ласково:

– Да будет вам известно, mademoiselle, что сейчас исполняется увертюра из «Девы Дуная», или: «Сейчас пробьёт около шести часов!» И кто бы осмелился тогда бросить на меня брезгливый взгляд и как-то криво перелицевал бы мои слова? Нет, и ещё раз нет! Милые девушки с ласковыми улыбками обратили бы ко мне свои благостные ласковые взоры и стали потом переглядываться между собой, лукаво улыбаясь, как это обычно случается тогда, когда мне втемяшится в голову наконец показать кому-нибудь, что я тоже не лыком шит, и кой чего, между прочим, смыслю в светском обращении, и с дамами обращаться умею вполне прилично.

И вот какого чёрта понесла меня нелёгкая на эту дурацкую корзину с гнилыми яблоками? Видать для того, чтобы в этом одиноком заточении раскуривать теперь свой пользительный…

Как ни странно, на этом месте отчаянный монолог студиозуса Ансельма

был прерван назойливым шелестением и шебуршением, что затеялось совсем поодаль от него в густой траве, а потом переместилось на ветки и в листву зарослей бузины, шумевшей над его головою. Ему то чудилось, что это вечерний ветерок шумит в листве листами, то что в ветвях туда-сюда снуют крошечные пташки, то и дело цепляя листки крылышками.

Негаданно пополз какой-то шепоток и лепеток, и цветочки как будто стали кивать головками и вроде бы зазвенели, как хрустальные колокольчики. Ансельм, не понимая вполне, что с ним происходит, поневоле внимал и прислушивался. И наконец – он сам не понял, как этот шелест, и шёпоток, и звон, и чёрт его знает что ещё как-то незаметно превратилось в тишайшие, почти не различимые для уха слова:

«Здесь и там, между ветвей, по цветам и вдоль корней, ночью тёмною мы вьёмся, вьёмся, вьёмся, расстаёмся, вновь сплетаемся, кружим, мир велик и мы над ним. Здесь качаемся, качаемся, расстаёмся и встречаемся. Сестры милые, сестрицы! Полетели вдоль границы лунный свет ловить в криницы! Но в сиянии виясь, не попасть бы боком в грязь! Всё быстрее и быстрей понесёмся вдоль полей, Солнце позднего лучи пусть стреляют в нас с кручи, пусть вечерний ветерок овевает влажный дрок, всё пройдёт, чрез два часа ляжет хладная роса, и меж нами там и тут все цветочки оживут, из тычинок лепестков скоро будет дом готов, дом надежды и мечты, оплетут его цветы и лучи проложат мост до далёких синих звёзд, а когда заблещет луч, время скрыться нам средь туч, затаиться средь корней! Ну, сестрички, в путь! Скорей!»

И не прекращаясь ни на миг, текла сладкая, дремотная, пьянящая о очаровывающая речь. Студиозус Ансельм подумал: «Уверен, это не может быть ничем иным, кроме вечернего бриза, но бриз какой-то странный, он сегодня почему-то изъясняется на человеческом языке! Нет, постоянное общение с людьми явно не идёт на пользу психическому состоянию Природы!»

Но в этот самый миг разразилась над его головой как будто разнобойная вакханалия голосков разных хрустальных колокольчиков. Он воззрился наверх и удивился, увидев трёх сверкающих зеленоватым золотом маленьких змеек, которые скользили вокруг ветвей, вытягивая свои аккуратные головки в сторону уходящего светила. И снова слышался тот же шёпот, тот же лепет, и те же слова, какие он только что слышал, а в это время змейки мелькали и скользили вверх и вниз по веткам, то выныривая, то целиком скпываясь среди густой листьев, и тогда вместо мелькающих золотых змеек, казалось, сам куст зажигается тысячами мелких огоньков, рассыпает фейерверк изумрудных искр, и тем оживляет отсветами тёмную, плотную поверхность листвы.