Лейна Шак - Дети Света

Олва вставала еще затемно, а возвращалась домой, когда уже темнело. Несмотря на то, что в ее распоряжении был новейший мультифункциональный автономный комбайн, который требовал минимум человеческого присутствия и работал в поле сам, только задай нужную программу, а Олва, скорее, выступала в качестве оператора и по необходимости механика, у нее было еще много забот. Она держала корову, пасла овец, копалась в огороде на заднем дворе и, самое главное, ездила в районный центр улаживать вопросы о поставках.

Фермерша поставляла зерно государству. Без этого она не имела бы ничего: ни домика, ни самостоятельности. Если смотреть правде в глаза, то своего имущества у нее и не было, разве что одежда, и была она всем обязана государственному субсидированию. Именно государство предоставило ей все потребное для ведения сельскохозяйственных работ на благо выжившего человечества. Взамен Олва добилась для себя маломальской самостоятельности и не голодала. А это при нынешних условиях считалось более чем завидным существованием.

Герд принадлежал тонкой прослойке с достатком выше среднего, но даже он знал, что такое голод. После смерти отца им с Герой пришлось нелегко. Она тогда работала секретарем судебного заседания и получала за это скромно. А вот жить по средствам его мать никогда не умела, да и не желала. Герд хорошо помнил те несколько страшных месяцев, когда есть было совсем нечего, а снимали они замызганную комнатушку два на два метра. Гера же те крохи, что зарабатывала, тратила не на еду, а на поддержание, как она выражалась, приличествующего ее положению внешнего вида.

Как-то в день получки вместо продуктов – они не ели на тот момент уже несколько дней – Гера принесла пару новых капроновых чулок и тут же принялась их примерять. Герд сидел на грязном, кишащем клопами матрасе, обхватив руками острые коленки, пока мать крутилась у зеркала, и не мог поверить в то, что еды он еще долго не увидит. Когда же она в отражении увидела немой укор в глазах сына, то резко обернулась и накинулась на него.

– Ты что же думаешь, это я для себя стараюсь? – взвизгнула она. – Я для тебя стараюсь, неблагодарный! – Гера скрестила руки на груди и драматично запрокинула голову. – Я, в отличие от тебя, думаю не только о том, как набить пузо сегодня, я забочусь о дне грядущем! Мне нужно как можно скорее найти себе нового мужа, а с таким приданым, как ты, – она ткнула в него коротким пальцем с длинным лакированным красным цветом ногтем, – это не так-то легко, как ты себе возомнил! Я должна выглядеть лучше всех этих смазливых вертихвосток, – Гера в отвращении скривила губы и опять обернулась к зеркалу, – которые, может, слегка и помоложе меня, но уж точно никак не красивее. – И снова погрузилась в созерцание себя, не замечая, что продолжает вслух бормотать. – Я им всем еще покажу, этим пигалицам, когда отхвачу лакомый кусок в виде того нового помощника прокурора.

Олва же, пока она работала на государство, о еде не переживала. Она ни в коем случае не могла сбывать зерно куда-то на сторону в частные руки – за это ей грозила казнь, – но могла выращивать овощи на закрепленной за нею территории для себя, а не на продажу, и держать корову, опять же без права на реализацию молока, сметаны, масла и творога, получаемых от нее, – за этим и следили, и наказывали строго. Зато все это она досыта ела.

Встречались новые соседи каждый день только за ужином, а разговаривали и того реже, что вполне устраивало Герда. Здесь в глуши и одиночестве он наконец-то мог позволить себе стать собой. Мышцы лица за ненадобностью постоянно носить маску вежливой заинтересованности постепенно расслаблялись и принимали естественную форму – спокойной отстраненности. Мало-помалу даже в присутствии тетки он начал позволять себе не играть ролей, этого от него больше не требовалось. Олве было все равно, что он не интересуется тем, как прошел ее день, и что нового у ее овец. Она, как выяснилось, тоже была человеком замкнутым и немногословным. Да и со словами была не всегда в ладу, иногда могла и сбиться, и запутаться в них. Речь ее изобиловала деревенскими жаргонизмами, к которым Герд долго привыкал и от которых внутренне морщился. Но, в общем, они жили, можно сказать, душа в душу, хотя бы потому, что ни один из них в эту самую душу к другому не лез.

Интроверсия их роднила, но присутствовали и черты, сильно отличавшие. Например, Олва была неутомимым, деятельным человеком, она трудилась с утра и до вечера и, насколько Герд мог судить, это доставляло ей, если не удовольствие, то, как минимум, удовлетворение. Сам же Герд был пассивен. А теперь, когда он мог позволить себе весь день проваляться на кровати, читая – Герд тоннами поглощал литературу самой разной направленности, – то ловил себя на том, что не чувствует ни малейшего позыва к каким-либо действиям и не испытывает угрызений совести по этому поводу.