Лейна Шак - Дети Света

В первый же погожий день Герд натянул резиновые сапоги и дождевик и бодро зашлепал по лужам по направлению к загону с овцами. На пороге в нос ему ударил едкий запах фекалий, от которого защипало в носу и глазах, запершило в горле. Герд поморщился и заходить внутрь не стал.

– Сегодня я хочу пойти посмотреть озеро, – громко воззвал он в полумрак хлева.

– Возьми собаку-то, – отозвалась Олва откуда-то из глубин, – чтобы не заблудиться. Еще там есть лодка. Только если будешь кататься, опосля обязательно выволоки ее на берег и привяжи, чтоб не уплыла.

– Понял. Вот только про собаку не уверен. – Герд почесал себе подбородок.

– Возьми ее только в первый раз, чтоб дорогу-то запомнить. – Олва уронила железное ведро, которое с гулким грохотом выкатилось из загона и брякнуло о ногу Герда. – Мне так спокойнее будет, эт все-таки лес, там водятся рыси.

– Лаадно, но только в первый раз, – он наклонился за ведром, поднял его и протянул Олве, вышедшей следом, – коли уж рыси…

– Старта, ко мне! – Собака вынырнула из-за угла, завиляла хвостом и, склонив голову на бок, услужливо посмотрела на хозяйку. – На озеро!

Тут же овчарка не менее бодро, чем до этого Герд, потрусила по тропинке, то и дело прижимаясь к ней носом, а Герд, уже не такой довольный, двинулся за ней.

Совсем скоро он ступил в лес. Ничего подобного слышать, вдыхать, осязать и видеть ему еще не приходилось. Высоченные сосны, ели и лиственницы подпирали собой серые небеса и, казалось, стояли здесь много веков, хотя Герд прекрасно понимал, что этого быть не могло. Запах влажных палых иголок и их мягкость под ногами, поглощавшая звуки шагов, кружили голову. Деловитая дробь дятлов, шелест крыльев, даже шероховатая грубость стволов создавали ощущение нереальности, мистичности. Герд остановился и выдохнул. Температура в лесу оказалась ниже, чем на ферме, меньше девяти градусов Цельсия, Герд понял это по облачку пара, которое вылетело у него изо рта и повисло в воздухе. Он протянул руку вперед и осторожно попробовал его коснуться – пар рассеялся. Герд огляделся. Лес его больше не пугал, он завораживал. Своей нетронутостью, дикостью, своим величием и таинственностью. Своим глубоким приглушенным цветом. Тишиной и нерушимым покоем. Герд глубоко вдохнул и пошел, опираясь на стволы деревьев, пораженный красотой. Поминутно задирая голову или устремляя взгляд под ноги, разглядывая, запоминая, впитывая в себя каждый сучок, каждую былинку на пути.

Старта все время бежала впереди, но время от времени останавливалась и терпеливо поджидала своего спутника. Умная тварь, беззлобно дивился ей Герд. Спустя пятнадцать или двадцать минут – он потерял точный ход времени – деревья расступились, и дорога пошла резко под уклон. Неожиданно и как-то сразу взору открылось великолепное озеро. Голубое стекло без малейшего изъяна ряби на поверхности в сердце хвойного леса смотрелось, как драгоценный камень в дорогой оправе. Герд замер, пожирая глазами эту картину. Он вдруг понял, что голодал, ужасно голодал, лишенный возможности созерцать прекрасное. Для человека, всю жизнь проведшего в черте города и знакомого с природой только по фотографиям и передачам по визору, это было, как если бы заключенного наконец-то отпустили на свободу. Именно так себя сейчас Герд и чувствовал – будто его амнистировали. Больше никаких стен, никакого регламента, никакого давления. Только свобода, пространство и покой.

Он закрыл глаза, потянул ноздрями свежесть, и гнев свел ему челюсти. Герд ведь до этой минуты даже не знал, что был заключенным. Или на самом деле знал, просто не хотел себе в этом признаваться? Правда же состояла в том, что он арестантом и был. Правда в том, что он ненавидел столицу с ее безликими серыми домами-коробками и такими же людьми. Правда в том, что он ненавидел этих самых людей. И ему не стыдно, его ненависть обоснована. Герд сжал кулаки и усилием воли заставил себя не думать об отце.

Он открыл глаза и начал спуск, наслаждаясь своим одиночеством. Вот бы это навсегда! Герд с величайшим трудом переносил любые скопления людей. Едва терпел болтовню одноклассников и матери. Если быть до конца честным, он презирал мать. Считал ее легкомысленной, падкой на роскошь, глупой праздной женщиной, которая даже имени сыну нормального дать не смогла, а просто подобрала созвучное ее собственному – Гера. Вот бы его сменить! Но, кажется, имя нравилось отцу, точно Герд, к сожалению, не помнил. Да и запрещено у них в Баби́ле менять имена – он уже выяснял. А повторного брака Герд матери вообще не смог простить. Гера вышла замуж только ради высокого положения в обществе и красивой жизни. На него ей всегда было наплевать, что бы она там ни говорила. А теперь, когда она была беременна… Герд тряхнул головой, отгоняя дурные мысли прочь, не хотелось ими портить прогулку.