Наталья Крудова: Из какого копытца напиться

Что спорить со взрослыми бессмысленно, я знаю давно. А как еще не раздражать их, меня научил в трамвае маленький мальчик. Вернее, научить он никого и ничему не мог, ему было годика два, наверное. Просто он натолкнул меня на мысль, как вести себя, чтобы тебя не одергивали.

Мальчик все время спрашивал своего папу: «Зачем? Почему? Почему трамвай? Зачем не прыгай?» А папа встряхивал мальчика, заставлял сидеть смирно.

Я стояла позади их сиденья у кассы. Мальчик иногда оборачивался ко мне и улыбался. Вязаная шапочка сползла у него набок, открыв маленькое ухо и влажные волосики. Я протянула руку к его голове, чтобы поправить шапку, но мальчик, мигом извернувшись в отцовских руках, схватил меня за палец и засмеялся так радостно и громко, что многие пассажиры стали поворачиваться к нам и тоже улыбаться. И тут кто-то крикнул:

— Смотрите, лошадь! Лошадь гуляет!

Рыжий с блестевшей шерстью конь бегал кругами на лужайке у Инженерного замка. Он бежал, круто изогнув шею, грива и хвост, плавно опускаясь и приподнимаясь в такт бегу коня, казались воздушными.

Трамвай шел медленно. Но мне очень хотелось, чтобы он остановился и можно было долго-долго смотреть на коня.

— Папа! Папа! — торопясь, просто захлебываясь словами, кричал мальчик. — Кто? Почему?

Он то приникал лицом и ладошками к стеклу, то, оттолкнувшись, выжидающе смотрел на отца, на меня и на других пассажиров, ожидая ответа.

Папа опять встряхнул сына, наверное, сильнее, чем раньше, и мальчик заплакал.

Пожилой мужчина, повернувшись к мальчику, объяснил:

— Лошадку погулять вывели. Цирк рядом. Знаешь…

Он хотел, наверное, еще что-то сказать, но, взглянув на отца мальчика, замолчал. Уши у папы стали темно-красными. Мальчик был таким приятным, забавным, а папа казался мне мрачным занудой. Я тогда подумала: что можно сделать с папой мальчика, чтобы он не был таким противным? Мой вывод оказался малоутешительным: если нельзя превратить папу в такого же приятного и обаятельного человека, как сам мальчик, то мальчику нужно молча сидеть, не двигаясь, на коленях у своего родителя. Тогда наверняка папа будет доволен таким неподвижным и молчаливым ребенком.

Я решила вечером испытать на родных, маме и бабушке, себя в новом качестве. Мне кажется, им, так же как и папе мальчика, все равно, что я живая девочка, а не послушная кукла, такой же, как они, человек, только младше.

Я вышла из трамвая. Мальчик смотрел на меня в окно доверчиво и грустно. Мне захотелось взять его на руки, поиграть с ним. Я бы часто ходила к нему в гости. Мы бы вместе гуляли, а на ночь я бы читала ему книжки. Но город большой, и вряд ли я увижу мальчика еще раз. Трамвай идет от школы до моего дома всего десять минут. За каких-то десять минут привязаться к чужому ребенку?

Почему портфель такой тяжелый, хотя я сдала из него две толстые книги в библиотеку? Отчего ноги делают шаги все короче, чем ближе я подхожу к дому? А потому, милый мальчик, что я просто не хочу идти домой.

— Кира, ты опять задержалась! — Встретила меня бабушка.

— Трамвая долго не было, — ответила я.

— Пойдем на почту, — сказала бабушка. — Почтальон утром извещение принес и попросил: «Заберите скорее вашу посылку. Мы ее на окно поставили. Шипит и бьется, вдруг развалится? Там какие-то бешеные зверьки».

— Может, папа мне сурка или суслика прислал? — спросила я.

— А теперь по телефону звонят, чуть не приказывают: «Придите!» Раньше шоферы, дворники, официанты были скромнее. Стеснялись лишний раз беспокоить людей. А теперь с каждым годом все хуже. Кстати, нас в зоопарке ждут с посылкой. Я звонила.

Из бабушкиного паспорта, что лежал на столе, виднелось извещение. И мы пошли на почту.

Я люблю маму и бабушку, они же, видимо, недолюбливают друг друга. Бабушка, разговаривая со своими гостями, в отсутствие моей мамы не называет ее Тамарой или хотя бы Тамарой Васильевной. И уже ни в коем случае дочкой, а только невесткой.