Журнал «Пионер» - Пионер, 1954 № 2 ФЕВРАЛЬ

И тут-то, словно продолжение нашего разговора, раздалось: бац! Дзинь! Звон стекла, чей-то вопль и потом отчётливо:

- Лови! В коридоре!

Я выскочил на крыльцо. Здесь уже толпились разбуженные шумом ребята.

- Поймали? Где? Кто? - слышалось со всех сторон.

И почти тотчас от будки закричали:

- Есть! Ведём!

Из густой, вязкой осенней тьмы вынырнули Алексей Саввич и старший Стеклов, между ними маячила какая-то неясная фигура.

- Говорят, старый знакомый, - сказал Алексей Саввич, легонько подталкивая ко мне пойманного.

Я взял его за плечи, вгляделся, но не сразу понял, где я прежде видел это лицо. И вдруг сразу два голоса крикнули:

- Да это Юрка!

- Глядите, Нарышкин!

И верно, Нарышкин. Это его испуганное насмерть, перекошенное -и бледное под слоем грязи лицо, узкие, щёлками глаза.

- Насилу поймали! - ещё не отдышавшись как следует, объяснил Стеклов.

- Если бы он не споткнулся о попаленную берёзу - знаете, за дорогой? - и не поймали бы, - подтвердил Алексей Саввич, утирая разгорячённое лицо. - А второй так и сгинул. Их ведь двое было.

Вдруг Нарышкин рванулся у меня из рук, но останавливать его не пришлось: он застонал, скрипнул зубами и сел на землю.

- Я всё-таки не пойму: как это получилось? - спросил я.

Ребята наперебой стали рассказывать.

В полночь Алексей Саввич - дежурный воспитатель - шёл от столовой к дому, а Сергей Стеклов - командир сторожевого отряда - сидел на подоконнике нижнего этажа. Вдруг крик в спальнях наверху: «Держи! Лови!», - и кто-то стремглав летит с лестницы. Сергей расставил руки, но тот слёту сбил его с ног и выпрыгнул в окно. Тут путь ему преградил Алексей Саввич, но сбоку подскочил ещё кто-то, сильно ударил Алексея Саввича палкой по плечу (наверно, хотел по голове, да промахнулся) и, не останавливаясь, промчался вслед за первым прочь, в парк. Алексей Саввич бросился за ними, Стеклов обогнал его. Они бежали в темноте,- не разбирая дороги, почти не надеясь настигнуть непрошенных гостей.

- Так как-то, знаете, сгоряча, - пояснил Алексей Саввич.

Но тут впереди раздался треск, шум падения, и Сергей почти наткнулся на упавшего. Подоспел Алексей Саввич, и они повели пленного к дому. Он хромал, спотыкался, упирался - ничего не помогло.

И вот он сидит на земле, скрипя зубами от били и держась обеими руками за ногу. Видно, здорово расшибся.

- Вот чёртов сын! Воровать пришёл! Воровать явился! - шумят кругом. - Что на него смотреть! Дать по зубам! Чего надумал! Где ворует!

- Отпустили тебя по-хорошему, - слышу я рассудительную, неторопливую речь Павлуши Стеклова. - А ты чего?!

- Погодите! - сказал вдруг, наклонясь к Нарышкину, Алексей Саввич. - Тут что-то липкое. У него нога в крови!

- Да что с ним нянчиться?! - с отвращением крикнул Король. - Ну его к чертям в болото!

- Как хочешь, Король, а ногу ему перевязать надо, - спокойно возразил Алексей Саввич.

Новый вопль возмущения прервал его на полуслове, никто не хотел слышать ни о каком снисхождении.

- Ну-ка, Сергей, помоги, - распорядился я. - Бери его подмышки.

Как ни осторожно я взял Нарышкина за ноги, боль, видимо, была сильна - он всхлипнул, но тотчас испуганно умолк, наверно, ему хотелось бы сделаться как можно меньше и незаметнее.

- Не перелом ли?… - озабоченно подумал вслух Алексей Саввич.

- Ему бы все кости переломать! - пробурчал кто-то.

- Ладно, полегче, - осадил Сергей.

И мы понесли незадачливого налётчика в нашу больничку - маленькую комнатку во флигеле, которая всегда пустовала: болеть у нас никто не желал.

Мы положили Нарышкина на кровать, и здесь, когда его уже не окружали рассерженные ребята, он глубоко вздохнул, как вздыхают дети после долгого плача, и сказал робко:

- Болит…

Я осторожно тронул его ногу, но в ответ раздался нечеловеческий вопль.

- Пожалуй, перелом. Хирурга надо, и как можно скорее. Сейчас уложим его поспокойнее, а чуть свет надо послать за Поповым, - тревожно сказал Алексей Саввич.

- Пошлём, - ответил я. - Пока суд да дело, попроси, Сергей, сюда Галину Константиновну. Что-нибудь сообразим.

Нарышкин лежал перед нами, глядя то на одного, то на другого, иссиня-бледный и напуганный.

- Ой, Семён Афанасьевич, не уходите! - сказал он умоляюще, когда я направился к двери.

- Лежи. Ничего с тобой не сделают, понял? И Галина Константиновна остаётся.