Мария Парр - Вратарь и море

– Я собирался стать моряком дальнего плавания и ходить в Шанхай, Ливерпуль и Балтимор. О том, чтобы жениться и осесть в Щепки-Матильды, я и слышать не желал. – Он покачал головой. – Девицы ко мне в очередь выстраивались, а я всем отвечал отказом.

– Очередь? – оживилась Лена. – Жалко, я не видела. А бабушка Трилле тоже в ней стояла?

– Все тебе скажи, – пробормотал дед.

Трава под лестницей заколыхалась от налетевшего бриза.

– А ну живо в катер! – скомандовал дед.

– Откуда ты знаешь, где именно ставить сети? – спросила Лена, когда мы подошли к поплавку.

Дед расхохотался. Какой же; рыбак выдаст свои заветные прикормленные места?!

– Тут у Коббхолмена мне Ингер все места показала. Видит бог, я мог бы спокойненько ловить треску с прибрежных камней вместе с Коре-Рупором и компанией. Но это не то же; самое. Скажи, Трилле?

Мы не поймали палтуса, зато наловили много-много трески и меньков. Дед с молодецкой силой орудовал багром и одну за одной швырял рыбин на борт.

Эх, не так я на него похож, как хотелось бы, вдруг подумал я и приуныл. Ко мне девушки точно не будут в очередь выстраиваться.

Вечером я поехал на велосипеде на кладбище, один. Лена упорно хочет отвадить меня от поездок туда и пугает байками про привидения, мертвецов, гробокопателей, сатанистов и кто там у нее еще в запасе. А мне на кладбище нравится. Тем более сегодня: просто блаженство – открыть калитку и шагнуть в тень и тишину. Голова звенела от переизбытка моря и солнца.

Мимо могилы бабы-тети я через все кладбище пошел к небольшому круглому камню. «Ингер Уттергорд. Родилась 6 мая 1933, умерла 22 ноября 1968» – написано на камне золотой краской. Какая она была, Ингер, на которой женился дедушка? Мама рассказывала, что она умерла от рака. У меня сердце защемляет, когда я об этом думаю. Что дедушка ее потерял, и папа тоже. Это было давно, задолго до моего рождения. Разве можно скучать по человеку, которого никогда не видел?

Я провел пальцами по гладкому камню, и вдруг подушечки пальцев что-то вспомнили. Я отступил на шаг и внимательно вгляделся в камень. Он всегда казался мне странным. Да он же с Коббхолмена!

И осень наступила. Из своего окна я видел, как бодро рассекает по серо-синему августовскому морю «Тролль». Мне теперь втискиваться в жизнь по часам, а в дедовой ничего не поменяется. Он так же; будет рыбачить, пить кофе и горя не знать.

Я отвернулся от окна, подхватил рюкзак – и вдруг почувствовал, что немножечко все-таки хочу в школу. Там я снова увижу Биргитту.

В первый раз в жизни я надолго застрял перед шкафом, выбирая, что бы такое надеть. Ничего прикольного там не нашлось. Зато в ванной позаимствовал у Магнуса немного воска для укладки волос.

Мама всегда по утрам встает раньше меня, а сегодня, в первый школьный день, спит и спит.

– Она не заболела? – спросил Магнус, обшаривая холодильник в поисках еды.

– Нет, устала просто, – ответил папа. И нахмурил лоб.

Я быстрее ветра сложил в пакет завтрак, сунул ноги в сапоги и успел: выскочил из дома вместе с Магнусом и Миндой.

– Минда, ты заметила – папа чем-то встревожен?

Я вприпрыжку скакал рядом с ней, чтобы не отстать.

– Папа всегда чем-то встревожен.

– Но мама обычно говорит нам «до скорого» и «хорошего вам дня».

На этих словах Минда остановилась.

– Трилле, тебе не приходило в голову, что мама живет не только для того, чтобы вскакивать утром и говорить тебе «до скорого»? Что у мамы могут быть другие планы или желания? Что ей хочется утром поспать? Что у нее тоже есть своя жизнь?

Я открыл рот, но не успел ответить.

– И если ты будешь и дальше ходить в школу в сапогах, то можешь и не мечтать о социальной успешности, – закончила она и побежала к их автобусу.

Я таращился ей вслед, не сходя с места. Чем нехороши резиновые сапоги? На улице все-таки дождь!

Но тут кто-то дернул меня за капюшон, слегка придушив.