Борис Камов - Сумка Гайдара

Руки у меня были развязаны. У Швайко, я знал, начался отпуск. Самое время было нам обоим отправиться в Лепляву и взяться за лопаты.

Я позвонил в Канев. И мне ответили:

— Строительство Каневской ГЭС началось. Днепр перекрыт. Партизанский лес затоплен.

Во мне возникло чувство глубокой тоски и вины.

Я оповестил Василия Михайловича, что наша с ним экспедиция отменяется.

Навсегда.

Был август семьдесят третьего. Я снова укладывал вещи. В Артеке открывался Первый Всесоюзный слет тимуровцев. Ждали около пяти тысяч делегатов. В качестве одного из руководителей Всесоюзного штаба Тимура, созданного при журнале «Пионер», я ехал знакомиться с ребятами, записывать их рассказы, перенимать опыт.

Зазвонил телефон. Я снял трубку.

— Борис Николаевич? — спросил мягкий мужской голос. — Здравствуйте. С вами говорит Башкиров.

Мне показалось, что я ослышался.

— Простите. Я не понял: кто?

— Алексей Филиппович Башкиров. Я прочитал вашу книгу «Партизанской тропой Гайдара» и желал бы с вами познакомиться.

Через полчаса в передней тренькнул звонок. И вошел Башкиров — в легком летнем костюме, худощавый, гибкий, глаза приветливые и внимательные.

— Где же вы были все эти годы? — спросил я, усадив Алексея Филипповича. — Я вас искал. Мне так нужна была ваша помощь!

Башкиров улыбнулся. Была в его улыбке загадочность и печаль.

— Знаете, когда закончилась война и я вернулся в Москву, я вдруг понял, что умираю, — ответил он. — Переживания, контузии, ранения — все разом внезапно ударило по мне. Силы уходили. Лекарства не помогали. Я подумал, что умирать нужно дома. И уехал под Чебоксары. В деревне там у меня жил отец. Сперва я только лежал, но родные стены, свежий воздух и парное молоко стали возвращать меня к жизни. Начал помогать по хозяйству. Потом сел за стол. Сперва работал для газет. Затем начал писать книги. Их у меня теперь довольно много. Из Чебоксар я вам пришлю.

— Но почему ж тогда, в сорок четвертом, вы ничего не написали о Гайдаре?

— Написал. Статья лежит до сих пор. Только печатать мне ее во время войны не позволили. Обстоятельства гибели Гайдара было решено засекретить. А что было после, вы уже знаете.

— Ничего не понимаю, — произнес я. — Но я же обращался и в Союз писателей, и в Союз журналистов, запрашивал Центральный адресный стол...

— Когда я прочитал вашу книгу, я догадался, что вы меня искали. И понял, почему не нашли... Моя настоящая фамилия Талвир.

...В Библиотеке имени Ленина я выписал все книги Алексея Филипповича. Оказалось, что Талвир — известный чувашский писатель. Его произведения переведены во многих странах мира.

Недавно Алексей Филиппович с женой и сыном переехал в Москву. Мы редко видимся. Чаще перезваниваемся. И меня не покидает ощущение, что я звоню ему в сорок четвертый год.

Сегодня я понимаю: в розыске Алексея Филипповича я допустил по тогдашней своей неопытности много промахов. Но если бы сотрудники отдела кадров произнесли одно только слово «Талвир» — я бы не искал загадочно исчезнувшего капитана Башкирова. И мне бы не понадобилось проделывать заново всю ту работу, которая еще в сорок четвертом была проделана Алексеем Филипповичем. И много чего могло произойти, встреться с Талвиром — Башкировым в шестьдесят втором, а не в семьдесят третьем… [11] Эта книга уже была подготовлена, когда пришла печальная весть, что А. Ф. Талвир скончался.

Прошло несколько лет. Однажды проездом я остановился в Лепляве. Меня давно влекло взглянуть на те места, где еще недавно высился партизанский лес.

Было трудно представить, что земля, по которой я ходил, с ее тропинками, дорожками, оврагами, обвалившимися землянками и заросшими окопами, стала дном рукотворного моря. И это уже навеки.

Из дома Афанасии Федоровны я повернул налево. На окраине села дорога пошла слегка под уклон, и я очутился в лесу. Он и раньше не был густым. Теперь сделался еще реже. Торчали пни. Темнели невывезенные штабеля. И мне показалось, что леспромхоз, новая контора которого красовалась неподалеку, превысил свои полномочия. Окраина Леплявы не отходила в угодья Нептуна. И двухсотлетние дубы партизанского леса можно было бы поберечь.

Я шел и шел, а покалеченный пилами «дружба» лес не кончался. И кроме давнишнего болота, мне пока не встретилось никакой «большой воды».

Километрах в пяти от Леплявы дорогу пересекла бетонная трасса, выложенная шестиугольными плитами, как взлетная полоса.