Лариса Евгеньева - Неудачная поездка

- Отлично, Алексей Николаевич, - оживившись, закивала Нила, - вы нам это и расскажите. Значит, был бой, и вашего друга ранило, а вы ему говорите... Ну, по порядку. Только держите сами микрофон, у меня рука устала.

Супрунчук взял хрупкий микрофон своей большой, негнущейся рукой с обломанными пятнистыми ногтями и вздувшимися венами. Рука эта так дрожала, что он стал держать ее другой рукой.

- Начали, Алексей Николаевич.

Супрунчук сипло кашлянул и с кривой, растерянной полуулыбкой стал глядеть на микрофон. У него затряслась и другая рука.

И тут Марина наконец поняла. Супрунчук боялся! Боялся ужасно, невероятно, до потемнения в глазах и остановки дыхания. Точно так же, как пугалась Марина, когда ее вызывали к доске во время тех самых самовольных каникул.

- Нил, может, пофотографируем пока, а? - сказала она Ниле. - И солнце какое хорошее.

- Ладно, - со вздохом кивнула Нила.

Марина сняла с плеча фотоаппарат и оглядела двор. Ей понравился пышный куст бузины с четкими пятипалыми листьями и множеством кое-где распустившихся соцветий.

- Алексей Николаевич, - сказала Нила, - вы пока переоденьтесь. Белую рубашку, парадный пиджак, ну и галстук, конечно, если есть... Какой несообразительный, - пожаловалась она, когда Супрунчук ушел в дом, - прямо горе с ним...

Она снова вздохнула и стала смотреть перед собой, накручивая на палец прядку волос.

Супрунчук появился на пороге. Он покашливал, суетливо разводил руками и как-то странно им подмигивал.

- Эт-та... Сорочки свежей не того... нету... Кгм. Г-ха! Старуха моя, эт-та... второй месяц в больнице, как его... ренматизм. Г-ха!

- Понятно, - сумрачно отозвалась Нила.

- Ничего, пусть будет в этой, - сказала Марина. - Идите сюда, Алексей Николаевич. Сядьте, пожалуйста, на табуреточку... как вам удобнее...

- А пинжак у меня тоже того... нету. Начальница ваша строгая такая, эт-та... Заметила она или нет? - Супрунчук проговорил это, прикрывая рот ладонью, чтобы не услышала Нила, и Марина успокоила его:

- Не страшно. На фото будет как новый, Алексей Николаевич.

- Никифорович, - наклонившись к Марине, которая поправляла воротник его рубашки, вдруг сказал Супрунчук. - А зовут Антон. Антон, значит, Никофорович Супрунчук.

- Господи! - плачущим голосом сказала Нила. - Чего ж раньше молчали?

- Да так оно... Кгм. М-да.

Марина, примеряясь, отступила назад, глядя в видоискатель. Нила прикрикнула:

- Кепку забыли! Снимите кепку!

- Так это... Ну, значит, ладок. Как сказано, так и сделано.

Супрунчук стащил с головы свою шестиклинку, обнажив совершенно лысый череп. Марина фыркнула и опустила фотоаппарат.

- Бликует!

- Ну, я не знаю... - Нила слабо передернула плечами, как-то сразу сникнув.

- Ладно, Антон Никифорович, вы ее наденьте обратно.

Марина сделала несколько снимков у куста бузины, потом хотела еще снять Супрунчука на фоне стены из неоштукатуренного кирпича, но было нехорошо по свету, и она решила не рисковать.

Потом снова была неудачная попытка разговорить Супрунчука, но ничего путного о его трудовых успехах они не узнали. Оказалось, что Петр Степанович, директор школы, очень хороший человек, и Воля Матвеевна, его жена, биологичка, тоже добрая женщина, и Андрей Иванович, завуч, хороший человек, и химичка, и физик, и физкультурник... Вот только немецкий язык Гена ходит на танцы в клуб, а это несолидно... При упоминании о немецком языке порядочно-таки раскисшая Нила встрепенулась, но оказалось, что "немецкий язык" - это вовсе не тот немецкий "язык", который был ей нужен для полноценного портрета Супрунчука, а всего лишь учитель немецкого языка Геннадий Спиридонович. Нила опять впала в состояние сонной задумчивости и вряд ли слышала продолжение рассказа Супрунчука о том, как этот самый Гена подарил ему чудесный, чуть поношенный костюм, который он, Супрунчук, не снимает уже пятый год...

- И вот, эт-та, самый этот костюм на мне он и есть, - закончил Супрунчук свой рассказ, который, конечно же, никуда не записывался ввиду абсолютной его бесполезности.

- Ладно, - вяло кивнула Нила, - теперь принесите альбом с вашими фотографиями. Мы отберем.

Супрунчук снова пошел в дом, и тут Марина впервые заметила, что он как будто немного прихрамывает. Его долго не было. Они молча сидели. У Нилы был усталый и раздраженный вид, она вздыхала и часто потирала виски.

Наконец появился Супрунчук и со своим обычным сокрушенным видом, к которому они уже привыкли, подошел к ним. Он положил на стол одну-единственную фотографию, бледно-коричневую от старости.