Илзе Лоза - Рассказы

Швея Эрмелинда, понимавшая в собаках (она говорила не «породистые» собаки, а «благородные»), считала никуда не годным, что такая «благородная» собака, как такса, жила в бедном квартале и, более того, спала под открытым небом. Она любила повторять, что «всему свое место», «так устроен мир» и «надо принимать его таким, каков он есть».

Почти ежедневно Эрмелинда шила в богатых домах, там ей давали хорошую еду и, случалось, дарили ношеные вещи. Поэтому ей жилось не так трудно, как остальным обитателям квартала.

— Собаке нужен дом по ее мерке, — много раз повторяла она.

Ей и в голову не приходило, что собаки способны на верную дружбу, в сравнении с которой ни знатное происхождение, ни райская жизнь, ни вкусная каша с кусочками мяса ничего не значат. Из этого не следует, что можно голодать и холодать в свое удовольствие. Что-то до сих пор не нашлось таких, кому бы это понравилось. Но черноглазый кудрявый Звездочка стал для Грустика самым любимым существом на свете. А кто же согласится расстаться с тем, кого любит? В этом собаки, как люди.

Знай Грустик, что задумала Эрмелинда, и умей он говорить по-человечьи, он бы сказал: «Умоляю, не вмешивайтесь в мою жизнь!»

У Эрмелинды был свой план, и она его вскоре осуществила.

Как-то она шила в доме у сеньоры Олимпии, богатой вдовы, у которой были две служанки, один слуга и два пуделя. Перед ужином сеньора Олимпия обычно приходила поболтать с Эрмелиндой и узнать от нее, что новенького в других домах, где бывала швея. Эрмелинда улучила момент и спросила: «Ах, вы не слыхали, не пропадала ли у кого немецкая такса? По всему видать, она из настоящих, из благородных, и стоит, наверное, уйму денег».

Сеньору Олимпию всегда интересовали такие новости, поэтому она в свою очередь спросила:

— А где сейчас эта такса?

— У нас в квартале. Бедный песик! Для него настала просто собачья жизнь. Ошейник у него совсем изорвался, а сам он слабеет прямо на глазах. А знаете, где он спит? На улице, точно какой-нибудь бродяга. Ну где же справедливость?

При этих словах Эрмелинда закатила глаза и перекрестилась. Она была набожна и, проходя мимо церкви, всегда заглядывала в нее хотя бы на минутку.

Сеньора Олимпия ответила, что хотела бы взглянуть на собаку. Может, она оставит таксу у себя, если та в самом деле чистокровная, потому что полукровки ее не интересуют, им не место в приличном доме.

На следующее утро Эрмелинда поднялась раньше всех в квартале. С жареной сардиной в руке она подкралась к Грустику, спавшему под окном у Звездочки. Грустик, учуяв запах рыбы, сразу проснулся. Он вскочил на задние лапы, потянулся передними и замахал ушами. Эрмелинда заставила его подпрыгнуть: «Ну-ка, лови!» И как только песик коснулся сардины, схватила его и побежала.

Грустик уплетал вкусную сардину. Его совсем не насторожило странное поведение швеи. Лишь доев неожиданно свалившееся на него угощение и с сожалением облизнувшись, Грустик немного растерялся. Не слишком ли ранняя прогулка? И какие огромные шаги у Эрмелинды! Почему она держит его на груди, как ребенка? Мисс Баттеркап это и в голову не приходило. А ведь мисс Баттеркап так его баловала!

«Тут что-то не так», — подумал он, пытаясь вырваться. Но куда там! Эрмелинда крепко его держала.

— Потерпи немного, Грустик. Ты не пожалеешь. Я делаю доброе дело, и бог меня за это вознаградит.

Эрмелинда остановилась перед большой железной дверью. Позвонила. К двери неторопливо подошел слуга в серой ливрее с позолоченными пуговицами. Он был в скверном настроении.

— Что вам угодно? Ваш день был вчера.

Тут следует сказать несколько слов о слуге. Звали его Шавьер. Он считал себя важной персоной, важней самой хозяйки, потому что носил ливрею, имел прекрасную осанку и впускал-выпускал посетителей. У него была привычка воротить нос от всего, что, по его мнению, не было изысканным. Дело в том, что он изо всех сил старался забыть, как когда-то приехал из бедной деревушки, где жил в нищете, и что звали его деревенским именем Зе. Теперь он звался Шавьером, потому что сеньоре Олимпии не нравились простонародные имена.

— От него дурно пахнет, — сказал Шавьер, показывая на Грустика и одновременно затыкая нос большим и указательным пальцами.

— Не говорите глупостей, — ответила швея. — Позовите лучше свою хозяйку, она меня ждет.

— Моя хозяйка никого не ждет. Она спит. Стану я ее беспокоить в такую рань из-за этого замарашки.