Юрий Яковлев: Вечеринка

- Про собак интересней!

Все оглянулись и увидели мальчишку. Не всего мальчишку, а круглую ушастую голову и подбородок, прижавшийся к подоконнику. Глаза мальчика были широко раскрыты, и в них горело яростное любопытство. Он наблюдал за происходящим в классе, и то, что видел и слышал, было таким необычным, что сковало его, как действие гипноза.

Зина поднялась со стула, сокрушенно воскликнула:

- Пряхин! - И устремилась к окну.

Пряхин не шелохнулся.

- Ты что здесь делаешь?

- Смотрю.

- Не смотришь, а подсматриваешь, - сказала Зина. - А подсматривать за взрослыми отвратительно.

- Отвратительно? - переспросил мальчик, все еще не приходя в себя.

- Ты давно подсматриваешь? - спросила Зина.

- С самого начала.

- С самого начала! Немедленно отправляйся домой. Тебе здесь нечего делать!

- Так интересно же, - пояснил мальчик.

- Что ты слышал?

- Как песни пели... слышал. А когда говорили, было плохо слышно. Но про собак я слыхал.

Мальчишке не хотелось уходить. Сейчас, глядя в окно школы, он сделал удивительное открытие. Оказывается, учителя могут петь, смеяться, есть винегрет - как все обычные люди. Но от этого они не упали в его глазах, напротив, приобрели новые любопытные качества и стали ближе.

К окну подошел "химик":

- Хочешь бутерброд? - спросил он мальчика.

- Я сытый.

- Тогда давай отсюда. Одна нога здесь, другая дома. Понял?

- Понял, - ответил мальчик, но с места не тронулся.

Пришлось в дело вступиться Прокопу. Он подошел к окну и строго - он умел это делать - глянул на маленького нарушителя спокойствия.

- Ты знаешь, кто я? - спросил он мальчика.

- Прокоп! - выпалил первоклассник.

- Правильно. А тебя как звать?

- Я Шурик.

- Так говоришь - про собак интересней?

- Интересней.

- Расскажу... в другой раз. А теперь, брат, дуй отсюда. Договорились?

- Договорились!

Подбородок отклеился от подоконника. И мальчик растворился во тьме летней ночи.

- Мне нравится этот ушастый Шурик, - сказал Прокоп, тяжело опускаясь на стул. - Я люблю, когда во взрослом можно разглядеть ребенка, а в ребенке просматривается взрослый. И никакой мути! Кстати, у кого учится этот Шурик?

- У Зиночки, - тихо сказала Анна Ивановна.

Зиночка молчала, не зная, краснеть ей за своего ученика или гордится им. И тут, словно отвечая ее мыслям, старый учитель сказал:

- Мы часто допускаем ошибку: воспитываем в детях себе подобных. А надо воспитывать их такими, какими мы сами мечтали стать, да вот не вышло... Надо, чтобы этот Шурик не стоял, понурив голову перед малиновой скатертью, как молодой Прокоп. А рванул бы ее на себя и крикнул бы в лицо судьи и подсудков: "Что вы из знамени скатерть сделали? Да еще чернильных пятен наставили!.." Сперва мне, как Галилею, говорили: "Отрекись!" Я твердил им: "А все-таки она вертится. Люблю!" Мне в ответ: "Не должна она вертеться. Не имеет права учитель влюбляться в ученицу. Если все учителя влюбятся в своих учениц..." Тогда я стал просить их: "Вы хоть ее пожалейте!" Ничего не пожалели черные монахи. "Мы, - говорят, - за тебя перед роно отвечать не будем!"

В окне давно уже не было круглой ушастой головы, но все учителя время от времени посматривали в сторону окна, как бы опасаясь, что маленький хитрец затаился где-нибудь внизу и появится снова.

- Что же было дальше, Прокофий Андреевич? - спрашивали со всех сторон, когда старый учитель умолкал и погружался в свои мысли.

- Дальше был длинный стол, покрытый малиновым сукном с кляксами. За этим столом сидели мои товарищи. И никто не мог поднять глаз, потому что втайне сочувствовали мне. И никто не поднялся над малиновой скатертью и не сказал: "Товарищи, что вы делаете? Разве можно судить любовь как преступление? Разве у вас есть моральное, нравственное право судить?"

Все молчали. Все подняли руки: проголосовали за отлучение от храма.

Руки поднять легко - глаза поднять трудно. А ведь судил меня один человек, остальные подсуживали. У того человека была язва желудка, и жена его поколачивала. И ему надо было выпустить злобу, как паровозу - лишние пары. Он ее и выпустил на мою любовь...

Уже давно перевалило за полночь, а вечеринка еще теплилась, и нет-нет в золе оживал уголек. Никто не хотел расходиться. Мир несчастной любви Прокопа, который долгое время был скрыт от каждого, вырвался наружу, сблизил людей, и всем хотелось еще побыть вместе.

- Где она теперь? - вдруг спросила Зиночка.

- Далеко, - не поднимая головы, ответил Прокоп.

- Сколько километров?