Уле Маттсон - Бриг 'Три лилии'

Вода все прибывала. Ульрика попробовала ее - невкусно, соленая... Бабушка обещала, если доберется живая до берега, каждое воскресенье ходить в церковь, не глядя, что туда десять километров с лишком. Когда будет сухо, конечно, - ведь башмаки-то дырявые! Миккель греб так, что пальцы ныли.

- Неужели вы не знаете стиха, чтобы вода в лодке не прибывала?! - крикнул он.

Бабушка обняла овечку, которая собралась уже прыгать за борт, и етала бормотать все стихи, какие помнила, - и от грома, и от пожара. Потом прочла их шиворот-навыворот.

Так уж было заведено у здешних людей: как что случится читать стишок.

- Не могу припомнить подходящего, - пожаловалась бабушка. - А от засухи стих не сгодится?

Миккель не знал, но считал, что попытка не повредит.

Так и так - тонуть.

Тем временем Ульрика твердо решила, что лучше тонуть в море, чем в лодке. Бабушка Тювесон стояла на коленях в воде и держала ее за зддние ноги - передние уже болтались за бортом. И надумала бабушка испытать стишок от засухи; его часто читали в этих краях лет шестьдесят назад:

Дождик, дождик,

Хлынь скорей

И картошку

Нам полей!

Казалось бы, какой толк от такого стиха, когда тонешь?

Но, так или иначе, овечка угомонилась и решила, что лучше погибать в лодке с друзьями вместе. А в следующий миг они уже подошли к острову.

- Кому суждено с голоду помереть - тот не утонет! вздохнула бабушка и взялась за веревку. - Кончай грести, Миккель, дальше я сама управлюсь.

Она вылезла за борт и пошла вброд к берегу, таща за собой лодку.

Островок насчитывал двести шагов в длину и половину того в ширину. Зато вереска тут было вдоволь, а овцы едят вереск, когда нет ничего лучшего. И трава росла в расщелинках. И родник журчал под скалой.

Все лето жила овечка Миккеля Миккельсона на острове и стала круглая, как богатей Синтор.

Пролив между берегом и островом был всего двадцать шагов в ширину; в засушливые годы его ничего не стоило перейти вброд либо по камням.

В ту весну сильный северо-восточный ветер принес засуху, и от пролива остался бурый проток глубиной полтора метра.

Шестого июня, в тот самый день, когда бабушке Тювесон исполнилось семьдесят четыре года, Миккель попросил у Симона Тукинга лодку и отправился на Островок. Он вез с собой морковку - любимую овечью еду. Стояла духота, собиралась гроза, и он издалека услышал блеяние овечки.

Она прыгала и скакала по каменным плитам так, будто за ней гнался волк. Странно... Раньше она не боялась грозы.

- Ульрика! - окликнул ее Миккель. - Что с тобой, Ульрика?

Овца все блеяла. Тогда Миккель показал ей морковку опять не помогло. Наконец, он причалил, привязал лодку и пошел на бугор. Ульрика затрусила следом.

Миккель любил смотреть вдаль сверху. Если покажется бриг "Три лилии", он первым увидит его! Позор тому, кто теряет надежду.

- Ну, ну, Ульрика, славная, вот тебе морковка, - успокаивал он овечку.

Но она мотнула головой, отскочила в сторону и опять заблеяла. Гроза не шла, только громыхала где-то вдалеке.

Миккель лег на вереск и стал смотреть в море. Хоть бы один парус!..

Он вздохнул и повернулся лицом к проливу. Овечка легла рядом с ним; слышно было, как колотится ее сердечко.

Вдруг Миккель заметил тень. "Кошка, - подумал он и удивился. - Чья? Кто станет держать здесь свою кошку?"

Он присмотрелся. Нет... эта будет побольше кошки...

Настоящий зверь стоял по ту сторону пролива и нюхая воздух... Вот он присел и прыгнул на первый камень. Холод пробежал по спине Миккеля до самых пяток.

Рысь! Ну конечно, рысь!

Слышно было, как царапают о камень когти. Овечка притихла и тоже смотрела.

"А еще в деревне говорят, будто рыси все перевелись", подумал Миккель и пожалел, что он не старше на десять лет и что у него нет ружья.

Тогда бы он...

Рысь выскочила на берег, принюхалась и фыркнула.

Она была больше дикой кошки, мех блестел, когти скребли землю. "Когда рысь злая, она и на человека кинется", - сказал однажды Симон Тукинг.

- Господи, сбрось ее в море, - шептал Миккель, - пришиби ее камнем, чем хочешь, только спаси Ульрику!

Камнем?..

Он лежал на животе, и рука его скользнула по твердым, холодным камням. Овечка не двигалась.

- Не шевелись, Ульрика, - шепнул Миккель. - Может, не заметит...

Но рысь уже заметила. И тут он понял, что напугало Ульрику: овцы издали чуют хищников. "У одной овцы чутья больше, чем в десяти человечьих носах", - говаривал Симон Тукинг.

Всего пятьдесят шагов отделяло их от рыси. Миккель прикинул глазом. Прямо перед ним скала обрывалась вниз на три метра. Здесь рысь не пройдет. Она будет красться в обход: рысь - хитрая тварь. И оба, Миккель Хромой Заяц и Ульрика Прекрасношерстая, окажутся в западне. Этому надо помешать. Но как?