Юрий Коваль: Про них (Рассказы)

Ушёл я в дом, а сойки опять на рябину слетелись, орут, грабли дерут. Вслушался я и подумал, что они со смыслом трещат.

Одна кричит:

«Дозреет! Дозреет!»

Другая:

«Догреет! Догреет!»

А третья кричит:

«Тринтрябрь!»

Первую я сразу понял. Это она про рябину кричала — мол, рябина ещё дозреет, вторая — что солнце рябину догреет, а третью не мог понять.

Потом сообразил, что сойкин «тринтрябрь» — это наш сентябрь. Для её-то голоса сентябрь слишком нежное слово.

Между прочим, сойку я эту заприметил. Слушал её и в октябре, и в ноябре, и всё она кричала: «Тринтрябрь».

Вот ведь глупая: вся-то наша осень для неё — тринтрябрь.

Бывают в августе душные вечера.

Ждёшь восхода луны, но и луна не приносит прохлады — тусклая восходит и вроде тёплая.

В такие вечера приходит ко мне в избушку большой ночной павлиний глаз. Он мечется у свечки, задевая лицо сухими крыльями.

Пожалуй, он не видит меня и не понимает, откуда я взялся, что делаю тут и зачем зажигаю свечу.

Он летает над свечой, как хозяин, а я боюсь, что опалит крылья. Но поймать его никак не могу. Да и в руки его брать отчего-то боязно. Как это так — взять вдруг в руки жаркие, да ещё на крыльях, глаза!

Я задуваю свечу, и уходит в окно большой ночной павлиний глаз искать другие окна и свечи.

Из моей избушки далеко ему лететь до открытых окон, и не видно никаких огней — только душная луна над лесом.

Отгорел закат, кончилось ячменное поле, отстали от меня ласточки-касатки, когда я подошёл к незнакомой деревне.

Смеркалось.

Печальной показалась мне деревня. Я шёл по улице, а не встретил ни души. Присел на крылечке какого-то дома передохнуть, а никто и не выглянул в окно. Тут я увидел, что почти все окна заколочены, а на дверях висят замки и замочки. Люди из деревни ушли.

«Зачем это? — думал я. — Зачем ушли? И куда? Наверно, в город. Вот чудаки — думают, что в городе жизнь лучше, а ведь это не так. Буду новую книжку писать — обязательно напишу про эту деревню».

— И про нас напиши! — послышался вдруг близкий и хриплый голос.

Я вздрогнул.

— Юра, Юра, про нас напиши, — снова явственно проговорил кто-то.

Голос слышался за углом дома.

Я заглянул за угол — никого не было. Лежали перевёрнутые козлы, стоял под засохшей яблоней сломанный стул, валялась безногая кукла.

Обошёл дом вокруг — никого не встретил.

Совсем стемнело — стало мне не по себе, и я ушёл в поле.

— Напишу, — крикнул я напоследок, — обязательно про вас напишу!

Вот я и написал про них, а кто они такие — не знаю.