Геннадий Михасенко: Неугомонные бездельники

Тетя Шура подошла, взяла билет и разглядела его.

- Хорошо сделали.

- Это Борька. Он и афишу написал!

- Читала... Что это у тебя там за "Гимнастический этюд"? - сурово спросила она.

- Это не этюд, это вверх ногами буду ходить.

- Я так и подумала. Уж знаю твои этюды.

- Но я еще в пьесе играю, Ивана-царевича, - ввернул я.

- Ого!.. Хорош царевич! - тяжело усмехнулась тетя Шура.

- Мне бы чуть подстричься, тогда бы... - сказал я.

- Садись! - вдруг коротко бросила она и указала на табуретку, указала глазами, а как будто пятерней схватила и усадила.

Достав из сумки на столе черную электрическую машинку, тетя Шура включила ее в розетку, повернула меня затылком к свету и так жадно врубилась в мою гриву, что пролысина от шеи до лба появилась скорее, чем я заикнулся о чубе.

- Нафорсишься еще! - сказала парикмахерша, угадав мой порыв. Сколько лет? Тринадцать? Нафорсишься!.. Летом стригись наголо. Волос будет лучше.

- Дергает! - крякнул я.

- Волосы мокрые... Ну, отрастил!

- Ой, тетя Шура!

- А что я сделаю?.. Не можешь терпеть - иди посиди на крыльце, проветрись, а я тетю обслужу.

Я вышел, сел на нижнюю ступеньку, чтобы не видели со стороны, и пощупал голову. Над ушами торчали вихры, а посредине было чисто, как бульдозер прошел. Вдруг на меня налетела, прямо упала Томка, выскочив из-за угла.

- Ты что ослепла совсем? - буркнул я.

- Ой, извини... А что это у тебя?..

Я прикрыл плешину ладонью.

- А ты не смотри! Это тетя Шура... Я остываю... А ты почему не на сцене? Сейчас начало. Не выступаешь, так хоть помогай!

- Мне надоело... Я вообще не пойду на концерт, - и Томка брезгливо дернула губами.

Я убрал с лысину руку и выпалил:

- Ну и катись колбаской!

- Фу! - фыркнула она. - Я думала, ты лучше всех мальчишек, а ты... И она скрылась в сенях.

Тетя Шура благополучно достригла меня, и я помчался к Куликовым, крыльцо которых зрители охватили уже большим полукругом. Я увидел тут и ребят из соседнего двора, и отца с мамой, и Лазорского, и всех-всех. Малыши запрудили подступы, и я едва пробрался на сцену, гордо вслушиваясь в одобрительное разноголосье зала.

- Наконец-то! - воскликнула Нинка. - Где тебя носит? Пора начинать!.. А-а, ты как подстригся? Почему наголо?

- Чтоб волосы лучше росли.

- О, господи! - Нинка закатила глаза. - Тебе теперь только Кощея играть!.. Вот твой костюм, иди к тете Маше, горе луковое. Там ваша раздевалка.

До ужаса размалеванный Кощей Бессмертный, в купальной шапочке на голове, которая означала лысину, расхаживал из угла в угол тети Машиной кухни, подметая пол длинным халатом, с наклеенными ребрами, Славка в медвежьей маске стоял перед зеркалом еще без шубы и время от времени рычал. Генка с усиками, мой сказочный брат, приноравливался, как он будет стрелять из лука. Бедный Король Морг бродил между этими полузнакомыми фигурами, принюхивался и не знал, где присесть.

- Ха-ха! - крикнул я и начал переодеваться.

- На-чи-най! - требовал зритель.

Влетела Нинка.

- Готовы?

- Да, - сказал я. - Где лук и стрела?.. Вон. Все.

- Мирк, давай.

Мы столпились за занавесом. В улыбающейся, разрумяненной кукле, на которой были цветная длинная юбка и широкая кофта, я едва узнал Марийку. Она играла купеческую дочь, невесту Генки.

Мирка отмахнула сперва одну половину занавеса, потом вторую, вышла на середину и сказала, что наш второй концерт начинается, что вообще-то во дворе много бывает концертов, но такой - второй.

- Вон мой папа, - шепнул я Марийке углом рта. - Вон возле того смешного дядьки в очках.

- Вижу. Красивый. И на тебя похож. А дядька в очках - мой папа.

- Но?.. Тоже ничего, но смешной. И на Женьку похож.

- Все папы на детей похожи.

Мирка представила нас, назвала все роли и задернула занавес.

- Братья, марш! - прохрипела Нинка.

Мы с Генкой выскочили и сразу давай жаловаться друг другу, что вот скоро умрет царь-батюшка, разделим мы его владения поровну, а вот как, горемычные, будем жить в одиночестве?.. Сперва у меня была сухость в горле, слова протаскивал еле-еле, как санки по земле, а потом разговорился и - эх, братуха, говорю, давай, говорю, женимся, и пусть вот эти стрелы каленые укажут нам суженых, то есть, говорю, невест. Генка захлопал глазами, потому что этих слов в роли не было, но смело ответил, что давай. Натянули мы луки кленовые, оглядел я просторы зеленые, вижу - на дубе-дровянике сидит-лежит Соловей-разбойник - Юрка Бобкин. Я не целясь хрясть! Улетела стрела в сырой огород, и наша сказка началась...

Грому было - после каждого выхода. Особенно досталось Кощею и его дочери Кощеевне, которую играла Люська. Смуглая, в черном платье до пят, с глухим воротом под самую челюсть, с тупыми, словно обрубленными, косами, Люська поразила всех. А Нинка подсвечивала сбоку синей медицинской лампой, и Кощеево царство выглядело омертвелым.