Геннадий Михасенко - Неугомонные бездельники

Потные и усталые, мы сунулись было напиться, но артистки завизжали, и тетя Маша, помогавшая им подгонять костюмы, вытолкала нас.

- Вова, подожди! - крикнула Томка и вынесла мою белую, с нашитыми на грудь красными полосами, царскую рубаху, сделанную из отцовской. - Давай примерь еще раз... Пошли вон к тете Маше.

- Мы же вчера кончили.

- Значит, нет, раз говорю! - Тут уж была ее власть - она портняжничала.

Мы оказались в тихой тети Машиной квартире.

Томкин билет "Союза Чести" все еще лежал в моем кармане. При всех я решил не стыдить ее - что с нее возьмешь? - а наедине оставаться с ней избегал, чуя в этом какую-то неприятность для себя.

- Ты как будто боишься меня, - обиженно упрекнула Томка.

- Чего это мне тебя бояться?

- Уж не знаю... Надевай.

Я скинул свою выпачканную ржавчиной рубаху, вытер о подол пальцы и осторожно натянул царскую рубаху. Томка велела поднять руки и заходила вокруг, что-то поддергивая и просматривая.

- Ты вот скажи, где твой членский билет? - спросил я, заранее усмехаясь над тем, как она будет выкручиваться.

Томка испуганно замерла передо мной, сложила ладони лодочкой и прошептала:

- Потеряла... Ругай, Вов, не ругай - потеряла!

Признание как-то смутило меня, и вместо того, чтобы дать ей нагоняй, я просто вынул билет и протянул ей, сказав только:

- На, растеряха.

- Нашел?.. Ой, Вовка! - Она схватила мою руку вместе с билетом. Надо же, ни кто-нибудь, а ты нашел!.. Примета! - протянула она загадочно-слащаво.

- Не примета, а Юрка нашел, - сказал я, опять поднимая руки.

- Бобкин?.. Вот паразит, везде успеет!.. А ты никому не говорил?

- Нет.

- Ну и молодец!

- Да уж молчала бы! - Я поморщился, второй раз зарабатывая сегодня этого "молодца", и все за то, за что надо бить по шее.

- Вов, ну что ты все дуешься на меня? - капризно спросила Томка, близко уставясь в мои глаза. - Ведь все равно... - она замялась.

- Что? - не понял я и нахмурился.

- Помнишь мой секрет?.. Ты все равно влюблен в меня! И лучше не дуйся!

- Влюблен? - крикнул я, сдергивая с себя царскую рубаху так, что она затрещала. - Да я скорей в бабку Перминову влюблюсь, чем в тебя! - и вылетел вон.

Ведь живу спокойно, ничем не трогаю человека, даже наоборот, оберегаю от лишних шишек, так нет, надо лезть со своей влюбленностью!

- Что? - спросил стоявший у крыльца и разгибавший проволоку Славка, когда я уперся в него невидящими глазами. - Давай занавес делать.

- Давай... Только я пробегусь маленько, - сказал я и, как главный скороход какого-то тридевятого царства, вдарил по двору.

К шести часам все было готово: костюмы, декорации и занавес. Отличный занавес из четырех простыней. Хватило бы и трех, но тогда он был бы плоским, как экран, а тут собрались настоящие складки. Подвешенный на шторные зажимы, он легко скользил по проволоке, натянутой под самым бруском перекрытия. Дунешь - откроется. Моя и Славкина работа!

"Богатырей" Нинка приказала повесить между окон, чтобы вся сказка шла на этом фоне. А Борька сдурел - целый день ухлопал на пригласительные. Но зато вышли они - хоть в оперный иди: снаружи - маска, как на афише, внутри слева - музыкальный ключ соль, набрызганный акварелью, справа - мои стихи, написанные зеленой тушью.

Но мне до семи тридцати оставалось еще два дела: написать задуманное обращение к народу и постричься. Обращение получилось длинным. И только в семь я побежал стричься. Я пересек двор и торопливо, не поднимая головы, взбежал на крыльцо тети Шуры-парикмахерши. Нашего брата она не стригла, она делала женские прически. Но я решил попробовать. Тете Шуре я не досаждал давно, старые обиды не в счет, а что я крикнул про мыльную воду, так тети Шуры не было дома.

Я вошел.

Посреди комнаты сидела на стуле женщина. Голова ее была часто утыкана какими-то прищепками, от которых вверх, к электрическому патрону, тянулись провода - прямо пытка готовилась. Тетя Шура, в темно-сером не платье, а вроде мешка, безжалостно проверяла провода, а с печки за ней одобрительно наблюдала белая кошка - все как у ведьмы. А тут еще кошка сиганула с плиты - да ко мне и давай, вздернув хвост и мурлыча, крутить восьмерки вокруг моих ног - Околдовывать меня.

Не знай я тетю Шуру четыре года, я бы испугался, а тут я понял: это, наверно, завивка, после которой женщины обычно сидят на крыльце и сушат кудри, склонив голову набок, как Аленушка у пруда.

- Здрасьте, - сказал я. - Вот вам, тетя Шура, пригласительный на наш концерт.

Точно не слыша меня, тетя Шура еще раз потихоньку подергала все провода разом и щелкнула выключателем на стене. Я поднял плечи, ожидая, что женщина сейчас вскрикнет, или задергается, или загудит, как стиральная машина. Но она и ухом не повела.