Алексей Пантелеев - Из старых записных книжек (1924-1947)

- Ах, да, - сказала она, кокетливо смущаясь, - представьте, вижу входит ко мне государь. А я эти дни очень больная была. Температура, голова очень болела. Думала, что совсем уж конец... А он входит и говорит: "Вы, говорят, больны чем-то?" А сам - в мундире, с бородой, ну, одним словом, как его раньше на портретах изображали... Я ему говорю: "Садитесь..."

- Простите, а как же вы его величали, Ирина Михайловна?

- Да никак. Просто: садитесь, говорю.

Он на оттоманку сел и вынимает из обоих карманов пузыречки с лекарством.

Потом уж я не помню. Проснулась, и как рукой сняло. Выздоровела...

- А какое же лекарство вам государь дал?

- А лекарство, главное дело, было гомеопатическое. Как сейчас вижу крупиночки такие, шарики белые. Он мне сказал, сколько раз их принимать надо, только я не запомнила. Но - помогло. Все как рукой сняло.

* * *

В Москве на Садово-Кудринской, неподалеку от болгарского посольства ("Блгарска легация" - написано там на медной дощечке у подъезда) живет маленький, но очень умненький мальчик. Однажды он, возбужденный, возвращается с прогулки, бежит к матери:

- Мама, мама, ты знаешь, я болгарского посла видел!..

- Где?

- У посольства. Во дворе.

- А почему ты думаешь, что это посол?

- А он как генерал. Весь в золоте и даже на шапке золото.

- А что он делал?

- Он ковер трусил.

* * *

Как небось страшно для современного молодого читателя звучит у Чехова:

"Дедушка ел ужасно много... и холодный пирог, оставшийся с воскресенья, и людскую солонину"...

* * *

К нам, в редакцию "Дружных ребят", пришло письмо из провинции. Читатели, два мальчика, спрашивают, правда ли, что тем, кто соберет и пошлет в Москву тысячу спичечных этикеток, - вышлют в обмен мотороллер или щенка-боксера? И я вспомнил собственное далекое детство, когда какая-то бонна внушила нам с Васей, что если собрать сто почтовых марок и послать их в Китай - оттуда пришлют фарфоровый чайный сервиз или живого китайчонка. Помню, как просиживали мы над плюшевыми альбомами, с трудом отклеивая марки с папиных и маминых старых открыток. И вспомнил еще почему-то китайчонка-жонглера, забредшего к нам на кухню. Мелькание синеватых ножей под потолком. Серая холодная котлета в грязных пальцах.

Рассказ "Живой китайчонок, или Сто почтовых марок".

* * *

Старуха гостья уходит раньше других, идет пешком из Замоскворечья в Сокольники. Объясняет:

- Мне просто необходимо движение. А то ведь я - аннулируюсь.

* * *

На Зацепском рынке. Дама с умывальным кувшином:

- Кому маринованные огурчики?! Оригинальные огурчики - с хренком, с чесночком...

* * *

Человек продает велосипед - английский "Ролс".

Кто-то скептически:

- На нем до угла доедешь и - стоп.

Продавец:

- Мне кажется, у человека глаза есть, и голова есть, и ноги есть. Можно сесть и...

- А у тебя язык есть.

- Да. И язык есть, и велосипед, слава богу, есть. И есть жена и двое детей...

Глупо, но почему-то смешно.

* * *

Он же. Расхваливая машину:

- Посмотри покрышки! Наша, советская резина и то пять лет ходит. А это - "континенталь".

Кто-то:

- Зачем же ты опошляешь советское?

Продавец (слегка испуганно):

- Почему опошляю? Я не опошляю (и начинает доказывать "на примере", что костюм, который он носит, сшитый из советского бостона, все-таки хуже английского).

Оппонент (мрачно, не слушая):

- А ты не опошляй.

* * *

Восьмого августа, пасмурным утром сидел у открытого окна, работал. Подошел со своим плоским серым ящиком стекольщик, молодой горбоносый мужик, не заглядывая в комнату, постучал осторожно по стеклу, сказал:

- Эй, хозяева, сентябрь подходит.

И стало грустно от одних слов этих.

* * *

Два мальчика лет по восьми сидят на крылечке в московском переулке, разглядывают новые задачники.

- Смотри, как складно, - говорит один. - Двойка. Тройка. И пятерка.

И зачастили:

Двойка, тройка и пятерка.

Двойка, тройка и пятерка.

Двойка, тройка и пятерка...

* * *

Сентябрь. Переделкино. "Дом творчества".

Очень красивый, очень молодой и очень интеллигентный человек на костылях (ниже колена нет левой ноги, потерял на фронте). Весь день лихорадочно возбужден, много и приподнято говорит, но за всем этим чувствуется большой душевный надрыв.

Уезжает из Дома какая-то молодая польская писательница или журналистка. В послеобеденный час долго и шумно прощается со всеми в круглой столовой-ротонде. Особенно долго и особенно горячо жмет и трясет руку молодому инвалиду (очень изящно, картинно стоящему перед ней на своих грубых солдатских костылях).