Алексей Пантелеев - Ленька Пантелеев

- А-а, беглый каторжник явился! - радостным возгласом встретила Леньку разливальщица Галя.

Его окружили, стали тормошить, расспрашивать.

- А что случилось? Почему вы не габотаете? - спросил он, оглядываясь.

- А ничего не случилось. Так просто. Надоело. Решили отдохнуть.

- Нет, правда...

- Итальянская забастовка у нас, - объяснила Вера.

- Какая итальянская?

- А такая, что сидим каждый на своем месте и не работаем. А из-за кого забастовку подняли, знаешь?

- Из-за кого?

- Из-за тебя и подняли, разбойник ты этакий...

Ему рассказали, в чем дело. Оказывается, хозяин в течение почти двух месяцев вычитывал из зарплаты Захара Ивановича штраф за разбитые Ленькой бутылки... Старик терпел и молчал, считая, что он виноват - не уследил за порученным его попечению мальчишкой. Наконец одна из судомоек не выдержала и пожаловалась в профсоюз. Оттуда приехал инспектор, от хозяина потребовали, чтобы он заключил с рабочими коллективный договор. Краузе отказался. Тогда союз предложил работникам "Экспресса" объявить забастовку.

- Ведь вот сволочь какая! - не удержался Ленька. - А где он?

- Кто? Адольф Федорович-то? Да небось опять в союз побежал. Уж второй день не выходит оттуда, сидит, торгуется, как маклак на барахолке. А тебе зачем он? Соскучился, что ли?

- Дело есть, - сказал, покраснев, Ленька. - Я ему деньги принес.

В это время открылась дверь, и на пороге, потягиваясь и зевая, появился Захар Иванович.

- О господи... Никола морской... мирликийский, - простонал он, почесывая под жилеткой спину. И вдруг увидел Леньку.

- Э!.. Это кто? Мать честная! Троюродный внук явился! Ленька? Какими же это ты судьбами, бродяга?..

- Захар Иванович, - забормотал Ленька, засовывая руку за пазуху шубейки и вытаскивая оттуда связанные веревочкой деньги. - Вот... возьмите... я вам...

- Что это? - не понял старик.

- Деньги... которые за бутылки... Я думал хозяину отдать, а теперь...

- Да ты что? - рассвирепел старик. - Да как ты смеешь, карась этакий, рабочего человека обижать? Чтобы я твою трудовую копейку взял?! Да я что нэпман, капиталист? Да у тебя что в голове - мочало или...

- Нет, правда, возьмите, Захар Иванович, - чуть не плача просил Ленька, пытаясь засунуть в руки Захара Ивановича деньги.

- Брысь отсюдова! - затопал ногами старик. - А то вот я сейчас швабру возьму, да - знаешь? - по тому месту, на котором блины пекут...

...Ленька вернул деньги матери. Он мог еще остановиться. Но он не остановился... Вечером пришел Волков, и у Леньки не хватило духу выгнать его, объясниться, сказать, что он не хочет знаться с ним... Он пошел по старой, проторенной дорожке.

У Гердер он больше не учился, его перевели в другую, хорошую школу.

Но и там он почти не занимался, - некогда было.

Почти месяц изо дня в день они ходили с Волковым по черным и парадным лестницам петроградских домов и вывинчивали из патронов лампочки. Если их останавливали и спрашивали, что им нужно, они из раза в раз заученно отвечали:

- Квартиру двадцать семь.

И если квартира двадцать семь оказывалась поблизости, им приходилось звонить или стучать и спрашивать какого-нибудь Петра Ивановича или Елену Васильевну, которых, конечно, к их неописуемому удивлению, в квартире не оказывалось.

Долгое время им везло. У Волкова был опыт. У Леньки этого опыта было не меньше.

Дома он говорил, что ходит по вечерам в художественный кружок при школе - учится рисовать. Ему верили.

И вот этот глупый замок и дурацкая Вовкина неосмотрительность все погубили.

И Ленька опять в камере. Опять за решеткой. И неизвестно, что его ждет.

...Проснулся он от холода. Было уже светло, и от света камера показалась больше и неуютнее. На стеклах окна, украшенного узористой решеткой, плавали хрусталики льда, по полу бегали бледные лучики зимнего солнца.

Ленька сел на лавку. Захотелось есть. Но мальчик знал, что в милиции арестованных не кормят. Он закутался поплотнее в шубейку и стал ходить по камере взад и вперед. Измерил камеру. Камера оказалась очень маленькой: девять шагов да еще поменьше, чем полшага.

Нашагал тысячу с лишним шагов - надоело. Сел на лавку, стал читать надписи, которыми были испещрены дощатые стены камеры:

"Здесь сидел ресидивист Семен Молодых за мокрое 27 апрель 1920 г.".

"Кто писал тому пива бутылку, а кто читал тому фомкой по затылку".

"Петр Арбузов 31 года сидел 5 мая 1920-го".

"Колька лягавый имеет".

"Нюрочка за тебя сел. Федя".

Под этой надписью было нарисовано химическим карандашом сердце, пронзенное стрелой. Дальше шли надписи нецензурные.