Радий Погодин - Черника

- Убить, - сказала она.

Он повернулся круто - бросился на нее. Она остановила его, выстрелив. Он упал на колени и захрипел:

- По какому праву? Нет у тебя правов человека судить.

- Другого кого - нету! - крикнула она. - А тебя есть. - Она навела на него наган.

- Стерва! - закричал он. - Дай хоть черники поесть!

Она ждала - он собирал чернику горстями и запихивал ее в рот. И лицо и руки у него стали синими, губы черными, только в глазах не было цвета.

- Пусти, Клавдя. Я уйду. Скроюсь я. Клавдя, кровь течет, ослаб я... Он уже машинально и без разбора сгребал чернику с кустов и запихивал ее в рот вместе с листьями.

Черника в сыром лесу была серой. И зелень черничная была серой. И сам лес был серым.

- Как же быть, Клавдя? - спросил он ее. - Что же будет-то, Клавдя?

Наверно, от этого вопроса, который она должна была бы задать ему, а не он ей, наверно, от крови, серым пятном расплывшейся по его гимнастерке, обрушилась на нее вся осознанная вмиг тяжесть и вся ответственность дальнейшей ее судьбы. Наган щелкнул сухо, будто подломился уже надтреснутый и уже подгнивший сук.

- Слабая я... - сказала Клавдя пустым голосом. - Слабая...

Она подошла к бочагу, где мокрым бревном лежала саженная щука. Клавдя смотрела в щучьи глаза, и ее клонило вперед - в воду. В покой. В забвение.

- Слабая я, - прошептала она еще раз вдруг окровавившимися губами.

Щука, шевельнув хвостом, подплыла ближе. Морда ее оказалась у самых Клавдиных ног. Клавдя вскрикнула и попятилась в естественном страхе. Наган вывалился из ее ослабевших пальцев и круто пошел тонуть, вильнув возле щучьего носа.

Щука хвостом ударила, и больше не было звуков.

...Лес забагрянился, потом почернел - ночь упала, будто закрылись перед Клавдией все двери. Она толкалась в стволы деревьев, оступалась и падала, и не было лесу конца.

Когда утро наползло на нее, когда солнце осветило ее глаза, Клавдя увидела себя стоящей на развилке дорог неподалеку от своей деревни. Четыре красноармейца, усталые и небритые, маскировали ольховыми ветками небольшую пушку. Клавдя глядела на них и не двигалась с места, пока один, молодой, почти мальчик, не подошел к ней и не сказал:

- В деревню ступайте. Этой ночью мы немца из деревни выбили. Теперь не опасно...

Клавдя почувствовала, что в руке она что-то держит. Посмотрела черника, набранная в косынку. Когда набрала и зачем?

- Черника, - сказала она солдату. - Поешь... Муж мой тоже на фронте воюет.

Солдат улыбнулся ей, утвердительно кивнул: мол, конечно, а как же. Эта его уверенность высветлила Клавдю изнутри, она представила мужа идущим по дороге войны - удаляясь, он не уменьшался, а как бы вырастал до размеров великого.

- Для сына, - сказала она. - Для моего Пашки.