Радий Погодин: Шмель

Радий Петрович ПОГОДИН

ШМЕЛЬ

Рассказ

Лидия Павловна была высока. Хороша. Но мужики ее не любили - рванутся к ней, как быки, заломив хвост, и тут же остынут. Ходят рядышком, щиплют траву. Она и замужем была полгода. Муж ушел к маме. Сказал, что возле мамы трава сочнее.

В последнее время яркость щек Лидии Павловны поуменьшилась, вкус в выборе грампластинок подвинулся в сторону элегического. Только рояль. Только альт. И меццо-сопрано.

Каково ей было в таком состоянии выслушивать отца-генерала. Его слова:

- Роди! Немедленно. Тебе квартира куплена не для мечтаний. Объясняю: ребенок никогда не мешал женщине выйти замуж. Наоборот. Не усмехайся.

Лидия Павловна не усмехалась. Она улыбалась жалкой виноватой улыбкой.

Играла скрипка. Где-то далеко.

В быту Лидию Павловну характеризовали любовь к чистоте и беспорядку и равнодушие к мужикам такое полное, что его не могли принять на свой счет только тенора и кавказцы.

Мать говорила на кухне:

- Лидочка, я не берусь судить, что происходит, почему ты одна - или мужики ослепли? Но отца ты пойми. Он солдат. Они все так рассуждают: роди! Любовь им до балды. Они, я думаю, и генералами стали, что им любовь до балды. Но ты все же роди. К тебе ведь мужики приходят?

- От тех, которые приходят, мне рожать не хочется. - В разговорах с матерью улыбка у Лидии Павловны не пропадала, но становилась еще более виноватой. Слов нет, она обязана использовать подаренную ей квартиру для прыжка в вечность. Но в материнских рассуждениях, тихих и ласковых, звучали намеки еще и на то, что она, Лидия Павловна, получила от родительницы роскошное тело с маленькой родинкой на плече не для бессмысленного полоскания его в ароматной пене. Что если Лидочка не умеет таким телом распорядиться, то она, к сожалению, бездарь, и маме это неприятно.

- Ах, Лидочка, - говорила мать, - такая у тебя фигурка. Тебя нужно на обложку журнала "Семья и школа" в прозрачной голубой рубашечке.

- При чем тут "и школа"? - спрашивала Лидия Павловна.

- А при том, что мужики посмотрят на твою фигурку в прозрачной голубой рубашечке и побегут домой к женам.

От осознания государственного масштаба своей бездарности и беспринципности улыбка на лице Лидии Павловны становилась похожей на суицидную судорожность.

К родителям Лидия Павловна приходила редко. Но приходила. Зарплата ее была невелика, и, собственно говоря, родители до сих пор ее одевали.

Разговоры о ребенке вызывали у Лидии Павловны что-то похожее на отравление. Ее подташнивало. Дрожали ноги. Она залезала в ванну, успокаивала себя горячей водой и хрустящей душистой пеной.

Со временем Лидия Павловна стала замечать странное свойство пены. Она видела в ней то щечку, то ручку, то спинку. Наконец, в один такой день из пены сотворился образ девочки с ямочками на щеках, на попке и возле каждого пальчика. А пальчики! Боже, какие маленькие были пальчики.

Лидия Павловна заметила, что плачет по ночам. Следы от слез были черные. Нерастворимую французскую тушь растворяли слезы.

После слез ей виделся мальчик. Слышался звук, напоминающий ночной звонок в дверь. Пахло дымом. Мальчик являлся в широких трусах, разбитых кроссовках. На его исключительно грязной майке был нарисован свирепый заяц. Лидия Павловна опускала мальчика в пену. Мальчик кусался. Но, вымытый, был приятен.

По прошествии некоторого времени душа Лидии Павловны сделалась похожей на океан и одновременно на луну, утопающую в каждой волне. Характер ее испортился. Если раньше на предложение своего шефа Прохорова: "Лида, пойдем к тебе кофейку попьем" - она соглашалась, то сейчас, выслушав его с похвальным вниманием, сказала:

- А ваша жена Люся? Она же вас любит.

Шеф переступил с ноги на ногу. Башмаки у него были нечищеные, пиджак засаленный. На его шее сидела жена с диабетом, две дочки-студентки и собака ньюфаундленд.

- Втюрилась, - сказал шеф. - Поздравляю. Смотри, Лидия, увижу, что ты на работе спишь, я тебе... - Кару шеф ей не нашел, лишь обозвал "мечтой идиота" и тяжко вздохнул.

Не объяснять же ему, дураку, что вся она теперь как цветок распустившийся, что нужен ей не любовник, но шмель.

Теперь она шла по Невскому в пальто нараспашку, улыбчивая и доступная, как яблоня. Мужики дергались к ней, выгнув спины, но тут же отступали, шипя: "Извинис-ссс..." Если раньше она казалась им арктически сонной, то теперь, безусловно, беременной. А беременных женщин, даже очень молоденьких, мужики стесняются. И только грузины или те, кого на Невском так называют, все же пытались, крутя задами, позвать ее в ресторан покушать. Она отвечала им прямодушно: "Спасибо, кавказский брат, я уже кушала".