Сергей Покровский - Улунь

Еще через несколько минут не только совиный, но и человеческий глаз разглядел бы в густой еще неолиственной ере (5) волнистый поток серых и белых оленей, которые с треском ломились по ивняку, вскидывая и колебля шерстистые рога, похожие на качающиеся ветви.

Вот уже близко тяжкое дыхание напряженных звериных морд, шлепанье широких копыт, густое похрапывание важенок (самок), окрики самоедов и позвякивание бубенчика. Семь или восемь лохматых собак скакали по сторонам каравана, пугая куликов, коньков и других птичек и поднимая куропаток, которые с шумом разлетались вокруг.

Это двигался длинный обоз оленевода Бобрикова, стадо которого считали в несколько тысяч оленей. Когда его спрашивали, как велико его стадо, он говорил всегда одно и то же: "А кто знает-то? Никто не считал, сколько оленей. Есть мало-мало".

Все, что имело крылья, разлеталось кто куда при виде этой лавины живых серых тел. Только белые улуни сидели неподвижно и спокойно. Издали они были похожи на мраморные изваяния таинственных существ. С высоты своего холма они невозмутимо следили круглыми желтыми глазами за стадом и прислушивались к треску кустарников и щелканью тысяч оленьих ног.

VI

Молодой парень без шапки, с длинными черными волосами, ехал на передних нартах. Он то и дело вставал на сани и вглядывался вперед, куда идет "ворга". "Воргой" самоеды зовут след от полозьев. По ним кочевники узнают свои проторенные пути.

Но след в тундре не всегда легко распознать. Весной прошлогодние колеи заливаются водой и легко заплывают торфом, а потом зарастают мохом и травами. Иногда в одном и том же месте сходятся следы разных путей, и отыскать нужную дорогу бывает нелегко и опытному глазу.

На минуту передовой остановил нарты и огляделся кругом. Налево за поворотом, у подножия сопок, сверкнуло озеро и две белые совы на вершинах округлых бугров.

И озеро, и сопки, и даже белые тела улуней были знакомы ему. Таким же все это было и прошлой весной, когда после зимнего кочевья самоеды возвращались этою воргой на свое летнее приволье.

Он потыкал "хореем" (шестом, которым погоняют оленей) в спины оленей своей пятерки и погнал ее к берегу озера, где в прошлом году они ставили три чума.

Здесь стали и на этот раз. Тут было сухо, было много ивняка для костров, светлела чистая вода, а стадо могло найти сколько угодно корма по берегам озера.

Самоеды прошли недалеко от оцепенелых улуней и расположились станом не далее километра от них. Пока ставили чум, распрягали оленей, разводили костры, принимались за повседневные заботы, птицы продолжали сидеть все с тем же изумительным спокойствием, не шевелясь ни одним пером, ни одним членом.

А вместе с ними также внимательно следили за прибывшими людьми еще несколько пар сов, недвижно сидевших на более далеких возвышенностях. Их огромные золотые глаза не упускали ни одного движения, которое делали люди на своем становище.

Молодой самоед с черными волосами пристально поглядывал на сов. Самоеды считают улуней лакомым блюдом, но редко охотятся на них с ружьем. Ловушки и силки - вот их любимое орудие. Ружейные снаряды дороги в тундре, а улуни зорки и осторожны, и тратить на них порох - плохой расчет.

Но черноволосый считался хорошим стрелком. Издалека бил он свинцовою пулей казарок, гусей и мягкоперых гаг, нацелив на них из кустов свою ржавую "огневицу".

Когда в дедовском чуме угомонились и собаки, и люди, Черноволосый взял ружье и тихонько вышел наружу.

Было близко к полуночи. Солнце спустилось на самую тундру, и нижний край его коснулся далеких бугров, поросших корявою ерой. Оно было большое и красное. Сквозь затуманенный воздух можно было смотреть на него прямо, как будто это было не великое светило, а совсем темный красный шар. Казалось, оно зацепилось за землю и напрягало все силы, чтобы подняться. Так бывает, когда белохвостый орел застигнет в речной ловушке тяжелую нельму (6) и, запустив ей в спину свои железные когти, машет крыльями, хочет улететь с добычей и не может.

Внимательно обвел черными, как уголь, глазами равнину Черноволосый, сжимая холодное ружье.

Тихо спала кругом солнечная июльская полночь. Как белый пар, безмолвно дымились там и сям сонные озера, и неподвижный воздух не приносил ни откуда ни шума, ни шороха. Вечная тишина тундры глубокою ночью становится еще глубже, и кажется, что все на земле и на небе затаило дыхание и ждет нового восхождения незашедшего солнца. И когда солнце действительно стало приподниматься, оторвавшись от земли, как будто колыхнулись тихие туманы, ветер прошуршал по ере, земля очнулась и дохнула свободнее.