Джессика Каспер Крамер - История, которую нельзя рассказывать

– Я хочу посмотреть болгарский сериал! – заволновалась я. Смотреть новости – хуже нет затеи. Чаще всего родителей они только больше расстраивали.

Я не унималась, и мама шикнула на меня и пару раз легонько шлёпнула по затылку. За спиной у диктора новостей мелькали чёрно-белые фотографии Вождя с прилизанными седыми волосами и по-детски пухлыми губами. Рядом была его жена в платье-костюме и с ниткой крупного блестящего жемчуга на шее. Её всегда фотографировали анфас, чтобы нос казался поменьше. Вместе они стояли перед огромной толпой, а на стене у них за спинами были гигантские плакаты с лицом Вождя. Люди хлопали в ладоши. Флаги развевались на ветру.

Я демонстративно сползла с дивана на пол и, перевернувшись на живот, принялась стонать и не прекращала до тех пор, пока мама не подошла и не похлопала меня ступнёй по попе.

Должно быть, включили выступление Вождя: я услышала, как он обращается к ревущей толпе и говорит о том, как важно хранить верность своей стране и ценить поэзию.

– Все любят хорошие стихи о любви, – произнёс он. – Но, конечно, высшая форма искусства – это социалистическая поэзия.

Мама села на диван и позвала папу:

– Лючиан.

Он подошёл ближе. Я перестала ёрзать и подняла голову.

Вождь прочёл несколько строк из стихотворения. Я знала автора. Мы проходили его в школе. Это стихотворение восхваляло государство и коммунистическую партию.

Но я знала и другие стихи этого поэта, вот только учителя не читали их на уроках. А знала я их потому, что этот поэт учился в университете вместе с дядей Андреем, папиным братом. Он написал много всякого, чего не следовало писать, и в тех стихах он отзывался о нашей стране совсем не так лестно. И незадолго до смерти – до того, как однажды ночью его переехал трамвай, – вдохновил дядю, чтобы он тоже писал стихи.

Я сжалась и посмотрела на папу.

– Какие чудесные строки, – с улыбкой сказал диктор, когда вставка закончилась. – Наши писатели и поэты должны всегда стремиться к такому красивому слогу.

Папа побелел как мел. Когда он всхлипнул, я вся обмякла. И почувствовала, что тоже вот-вот заплачу, но тут мама поднялась с дивана и велела мне идти к себе в комнату.

– Не волнуйся, папе просто нездоровится, – сказала она.

Но я знала, что мама говорит неправду – я ведь собирала истории.

Я знала, что мой дядя, поэт, не приходил домой уже неделю. И теперь я знала и ещё кое-что: это про него мой папа сказал «Они его убили».

Но распознать ложь и узнать правду – не одно и то же.

Папа плакал не только потому, что боялся за брата – брата, который писал опасные стихи.

Он боялся ещё и за меня.

Сколько себя помню, я всегда засыпала под папин голос. Мама говорила, папа начал рассказывать мне истории ещё до моего рождения, когда я была у неё в животе, и они проникали в каждую клеточку моего тела и формировали мою личность.

У моей самой любимой истории нет концовки. Это старая народная сказка «Хитрая Иляна», в честь которой меня назвали. По сюжету принцесса должна одолеть трёх злобных принцев. Но так получилось, что за всё моё детство, рассказывая мне её перед сном, папа так и не добрался до концовки, потому что каждый раз начинал сказку с начала. Иногда он засыпал первым: голова клонилась на грудь, очки сползали с длинного носа, язык еле шевелился. Но чаще первой засыпала я.

– Я не засну, пока ты не доскажешь, – всегда говорила я. – Так что и ты не спи.

Обычно папа клятвенно обещал, что не уснёт, и это тоже было своего рода ритуалом, благодаря которому эта сказка и стала такой особенной для нас обоих.

В тот вечер, когда папа плакал, я лежала в постели, укрывшись одеялом до подбородка, и ждала, когда он придёт рассказывать мне вечернюю историю. Я убеждала себя, что всё в порядке. Папа не может знать наверняка, умер дядя или нет. Если Секуритате его забрали, то могут и отпустить. Всё ещё наладится.

Я напрягла слух, чтобы не пропустить звук папиных шагов за дверью комнаты. Затем зажмурилась и мысленно поклялась себе не засыпать, пока он не расскажет всю сказку до конца. И на этот раз, как бы сильно я ни устала, я точно-преточно не засну.

Но папа так и не пришёл.

И следующим вечером тоже.

И вечером после.

Во вторник утром я проснулась с ощущением, что мои кости будто становятся полыми, потому что истории, которые меня сформировали, потихоньку улетучиваются из тела. Прошло уже три дня с того вечера, как папа плакал. Я трижды молча ужинала, трижды наблюдала, как родители молча моют и вытирают посуду. Трижды меня отправляли спать раньше обычного, и трижды я оставалась без истории на ночь, даже из книжки. Но что хуже всего, было ясно, что дело не только в дяде – каждый раз, когда я доставала Большую Книгу, папа наблюдал за мной с беспокойством и горечью.