Джессика Каспер Крамер - История, которую нельзя рассказывать

Откусывая понемногу от куска чёрствого хлеба и отодвигая вилкой баклажаны к краю тарелки, я изо всех сил старалась не жаловаться. Папа всё ещё молчал. Вид у него был по-прежнему болезненный, я то и дело поглядывала на его лицо. Мне хотелось, чтобы кто-нибудь из родителей заговорил. Я знала, что они не расскажут, кто убит и почему, – они и раньше не рассказывали, но чем дольше мама с папой молчали, тем больше мне не терпелось узнать – ведь наверняка это был кто-то важный.

Не вытерпев, я попыталась привычным способом заполнить тишину – рассказать историю.

– Хотите послушать новую историю?

– Лучше в другой раз, – сказала мама.

В животе у меня ёкнуло. Кровь прилила к щекам. Родители никогда не отказывались меня слушать.

Я снова принялась ковырять вилкой еду и гадать, кто же умер. Мне стало страшно. Раньше так никогда не было. Раньше папа не придавал этому такого значения.

Папа отложил вилку.

– Так вот чем ты сегодня занималась? Истории писала?

Я подумала, он сердится, что я не делаю задание на летние каникулы, поэтому быстро ответила:

– Это школьная история. Госпожа Думитру рассказала нам её перед каникулами.

– В другой раз, – повторила мама, и теперь я уловила в её тоне предостережение.

– Нет, я хочу послушать. Хочу знать, что они рассказывают моей дочери. Хочу знать, о чём она пишет.

Я вжалась в стул, переводя взгляд с мамы на папу. Тут пробили часы, и я спросила:

– Можно мне выйти из-за стола?

Мама глянула на мою тарелку, нахмурилась, но кивнула.

– Отнеси посуду в раковину. И выключи вентилятор – простудишься.

– Так что насчёт рассказа? – напомнил папа.

– Я забыла, что не дописала его, – соврала я.

Наполнив раковину мыльной водой, я включила телевизор и села на продавленный диван. По чёрному экрану шли помехи. Я глянула на балкон: может, кто-то забрался на наш этаж и украл антенну? Но нет, ничего такого. Я обернулась к родителям. Меня одолевали сомнения. Мама мыла посуду, опустив руки по локоть в воду, папа помогал вытирать. Оба по-прежнему молчали – это был плохой знак.

Обычно после ужина мне приходилось включать телевизор погромче: мама любила петь, а папа всегда принимался подпевать, хотя ему медведь на ухо наступил. Или же они болтали о работе.

В старой квартире мама давала уроки музыки на дому. Но, оставшись без пианино, она устроилась на работу секретаршей. Теперь мама возилась с бумажками, отвечала на звонки и перепечатывала на машинке копии документов, поскольку копировальные машины были под запретом. Иногда работы было так много, что ей приходилось запрашивать особое разрешение, чтобы забрать печатную машинку домой.

– У меня самая ужасная работа на свете, – говорила мама.

– По крайней мере, безопасная, – отвечал папа.

Папа был профессором в Бухарестском университете, он читал лекции по литературе и литературной композиции. Сам он писателем не стал, но истории любил почти так же сильно, как я, поэтому всю жизнь учился их слушать. Он умел проникать в самое сердце истории и понимал, отчего оно забьётся, а отчего остановится. И этим даром папа поделился со мной.

Если после ужина папа не пел или не разговаривал с мамой, то, как правило, терпеливо обсуждал со мной новые идеи для рассказов. А когда отключали электричество и мы не могли посмотреть телевизор, папа зажигал свечу, я приносила ему очки для чтения и мы уютно устраивались на диване с книгами.

Обычно после ужина наша семья находила какие-нибудь поводы для радости, даже в самые трудные времена. Но сегодня папа молчал. Он сгорбился как старик – или как будто на плечах у него лежал мешок с камнями. И хотя кухня находилась совсем рядом и до папы было рукой подать, казалось, он далеко-далеко, в сотне километров от меня.

И то, что его терзало, стало терзать и меня.

Я подползла к телевизору и принялась крутить переключатель каналов, пытаясь поймать болгарский. Мы не говорили по-болгарски, но передачи у них получше наших. Когда показывали «Коломбо», папа иногда притворялся, будто понимает, о чём там речь: придумывал какие-нибудь глупые реплики, и мы все смеялись как сумасшедшие. Если и сегодня так выйдет, жизнь станет прежней, и будет уже неважно, кто там умер, и всё будет как всегда.

– Мам, по телевизору ничего нет! – крикнула я, теряя последнюю надежду.

Мама бросила взгляд на часы.

– Тогда смотри новости.

– Мам, ну пожалуйста.

Она вытерла руки, шумно вздохнула и вышла на балкон покрутить антенну. Когда мама вернулась, по экрану по-прежнему шли помехи, поэтому она переключила канал на вечернее государственное вещание.