Робин ЛаФевер - Теодосия и последний фараон

– Спасибо вам огромное, – сказала я, забирая Сефу. – Интересно, сколько времени нужно подождать, чтобы снадобье помогло? Я не знаю, а вы?

Старик отрицательно покачал головой.

– Могу я теперь помочь чем-нибудь вам самому? – спросила я. – Вы только скажите, что нужно сделать, и я приготовлю для вас любое лекарство. Или прочту для вас заклинание для того, чтобы человек прозрел. Оно должно найтись на статуе Тота. Или на статуе Гора? – задумалась я.

– Нет, дитя, мне ничего не нужно, а за предложение помочь спасибо тебе.

От этих слов мне почему-то стало слегка не по себе.

– Так вы пришли сюда не для того, чтобы вас полечили?

Старик улыбнулся, покачал головой, и я, глядя в его закрытые молочно-белой пленкой глаза, вдруг догадалась, кто он. Передо мной стоял Пророк Маат. Все правильно и очень в духе Древнего Египта с его парадоксами. Тот, кто хочет увидеть правду, должен быть слепым, чтобы его внимание не отвлекали образы окружающего мира.

Прежде чем я смогла подтвердить свои догадки, за моей спиной раздался булькающий звук. Я оглянулась и увидела, что Сефу пытается сесть, а потом из его рта фонтаном хлынула вода.

– Похоже, ваше снадобье начало действовать, – с улыбкой заметил старик.

– Да! – я была настолько счастлива, что даже не сразу сообразила, что нужно подтереть за Сефу, потом все же бросилась подтирать, а когда закончила, старик уже исчез.

Оставалось лишь надеяться, что я ничем не обидела его. Это слегка тревожило, но никак не могло затмить радости, которая охватила меня, когда Сефу начал что-то тихонько лопотать себе под нос, и я поняла, что победа на нашей с ним стороне. Я взяла Сефу на руки и понесла показать его Сафии. Хотя Сефу и не был ее братом, его возвращение к жизни было очень добрым знаком.

На следующее утро прошел слух, что Пророк Маат готов обратиться к уаджетинам. Мы быстро позавтракали (большая часть моей еды досталась ненасытному после болезни Сефу). Затем появилась Сафия и объявила, что перед тем, как явиться к Пророку Маат, мы с майором должны пройти обряд ритуального очищения. Сказав об этом, она пошла к выходу и поманила нас за собой.

– А как насчет Сефу? – спросила я. – Его можно взять с собой?

– Боюсь, что нет, – покачала головой Сафия. – В Родильный зал нельзя входить в одежде или обуви, сделанной из животных. Думаю, самим животным вход туда тоже запрещен.

Родильный зал! Звучит многообещающе. Не думаю, что нас казнят в помещении с таким названием.

Я приказала Сефу оставаться дома. Поскольку еды у меня больше не осталось, он не возражал.

Сафия повела нас в храмовый комплекс, мимо пилонов, к священному озеру. Был момент, когда я напряглась, опасаясь, что нас с майором заставят купаться в этом озере вместе, но вместо этого нам просто предложили снять обувь и пройти босиком по мелководью, чтобы смыть с ног прилипшую к ним земную пыль.

Проточная вода ласково обтекала мои лодыжки и голени, слегка щекотала, пузырилась и сразу напомнила мне содовую воду, которую папа иногда добавлял в свой виски.

При мысли о папе меня охватила острая тоска по дому, я поняла, что готова отдать все на свете за то, чтобы оказаться в Лондоне, в нашем музее, с мамой, папой и даже, так и быть, с Генри. Мне страшно было подумать, что я могу никогда больше не увидеть их.

Я вышла из священного озера, встала на расстеленную рядом с ним чистую белую простыню, затем надела пару плетенных из тростника сандалий. Два младших по рангу жреца – с вашего позволения я буду называть их дьячками – повели майора Гриндла в комнату для переодевания, а Сафия вместе с еще одной девушкой повели меня в другую.

Внутри этой маленькой комнаты я увидела большой таз с водой – наверное, из священного озера. Я сняла свое платье и встала, поеживаясь, в своей нижней юбке.

Не подумайте, поеживалась я вовсе не от холодов, а оттого, что очень нервничала. Девушки намочили в тазу мягкие тряпки и собрались было мыть меня ими. Поняв, что они задумали, я отпрянула назад и сказала:

– Вы что? Я сама!

Черт побери, я всегда моюсь сама с тех пор, как мне исполнилось два года! Я выхватила мокрую тряпку из рук Сафии и начала тереть свое лицо и шею. Закончив, я погрузила в таз свои руки – по локоть – и потерла их. Потом попросила обеих девушек отвернуться, пока я буду мыть все остальное.

Они отвернулись, я торопливо обтерла все свое тело и нырнула в разложенную для меня белую полотняную сорочку. Пошарила в поисках кармана или чего-то в этом роде, потому что не собиралась идти на суд, где решается моя судьба, без обломка Вавилонского кирпича. Я должна понимать все, о чем там будет говориться.