Яков Перельман: Чудо нашего века

Я написал:

снег, ведро, смех, город, картина, сапог, машина, сажень, золото, смерть.

— Когда мне читают такой ряд слов, — сказал Феликс — я в уме ставлю каждое из них рядом с очередным счетным словом, вот так:

— При этом, — продолжал Феликс, — я говорю себе примерно такие фразы:

1. Еж бежит по снегу .

2. В ведре яд.

3. На Оке раздается смех .

4. В городе едят щи.

5. На обоях висит картина .

6. Сапоги перекинуты через шею.

7. Усы завязли в машине .

— Как же усы завязли в машине? Глупо выходит.

— И пусть глупо. Глупое еще лучше запоминается. Почему «еж на снегу», «сапоги через шею»? Тоже ведь бессмыслица, а запоминается очень хорошо.

— Ну, дальше. Как связать иву с саженью ?

— Ива в сажень вышины.

— А яйцо и золото ? Ничего общего.

— Золото, как желток, по цвету то-есть.

— А огонь причиняет смерть ?

— Хотя бы и так. Привязал эти слова, а теперь могу повторить весь список, припоминая по-порядку, что связано с каждым счетным словом:

Еж бежит по снегу .

Яд — в ведре .

На Оке раздается смех .

Щи едят в городе .

— Погоди-ка, дальше я сам попробую:

На обоях висит картина .

Через шею перекинуты сапоги .

Усы застряли в машине дурацким образом…

— Вот видишь, помогла глупая фраза. А восьмое слово?

— Восемь — ива в сажень высоты. Девять яйцо — его желток, как золото . А огонь — смерть .

— Теперь назови сразу 5-е слово, — предложил мне Феликс.

— Пять — обои — картина .

— Попробуй перечислить те же десять слов в обратном порядке.

Я начал довольно неуверенно, но, к собственному изумлению, безошибочно назвал все слова.

— Ура! — не удержался я от радостного восклицания. — Я теперь сам могу показывать фокусы!

— Но ты дал слово…

— Помню, не бойся; я только так сказал. Но ведь ты повторял не десяток, а сотню слов. Как же это ты?

— Тем же способом. Нужно только затвердить все сто счетных слов.

— Скажи мне хоть второй десяток.

Феликс написал:

— Слова могут быть и другие, — пояснил Феликс. — Ты можешь сам подобрать. Например, два у нас было раньше не «яд», а «уда»; но неудобно для связывания, и я просил дядю заменить «уду». Тогда он придумал «яд». А десять было прежде «ужин»; я сам придумал вместо этого «огонь». Вот, «агава» очень неудачное слово, но дядя лучше не мог пока придумать.

— Но помнить сто фраз! Разве не трудно?

— Не так трудно, если часто упражняться. Я сейчас еще помню те сто слов, которые были даны мне для запоминания на последнем представлении.

— И мои помнишь?

— Какие номера?

— 68-й, 69-й, 70-й.

— Ножик, дождь, пожар.

— Верно! Но как же ты это?

— Вот: 68 у нас «олово»; 69 — «липа»; 70—«сон». Из олова не сделаешь ножика , под липой пережидают дождь , во сне видят пожар .

— И долго будешь помнить?

— До следующего представления, вероятно… Дядя идет, дядя!… — засуетился он в испуге, увидев в окне фигуру дяди на дворе. — Уходи скорее…

Мне удалось счастливо проскользнуть к себе, прежде чем фокусник успел дойти до лестницы.

Я ликовал. Половина тайны стала мне известна… Один только человек из всех зрителей знает секрет фокуса, и этот единственный человек — я!

А спустя еще день, я узнал и вторую половину тайны. Цена ее была велика: мой альбом марок, вся коллекция, которую я собирал два года, перешла к Феликсу. Впрочем, должен признаться, что в последние месяцы, увлекшись электрическими опытами и приборами, я заметно охладел к своим маркам и расстался с ними теперь без особого сожаления.