Инна Шустова - Теперь я знаю...

Потом Майка забрала Зосю и пошла домой. А мы начали укладываться.

Вечером я побежал узнать, как там Зося на новом месте. Смотрю, па крыльце сидит Майка, гладит Зосю и плачет. Сколько я Майку знаю — целое лето! — а не видел, чтобы она плакала!

— Что, — говорю, — случилось?

А она вздохнула, будто икает, и шепчет:

— Папа не разрешает, чтобы Зося у нас жила.

— Как же так? — говорю. — Разве она мешает?

— Ты моего папу не знаешь, — отвечает Майка. — У него двенадцать собак, ездовые. Он на них зимой будет меня в школу возить. Говорит, загрызут они твою Зосю. И вообще, говорит, зачем мне три женщины в доме? И от двоих покоя нет.

— А мама? — спрашиваю. — Она же главнее папы, пусть заступится.

— Это у тебя, может, мама главнее, — Майка опять носом захлюпала, — а у меня мама молчит. Потому что папа очень вспыльчивый.

Я сел рядом с Майкой и тоже стал гладить Зосю. Вот беда-то какая!

— Давай, — говорю, — я попрошу твоего папу! Кто ему дороже — дочка или собаки?

— Нет, — говорит, — не проси. Не любит он кошек. Говорит, это паньски вытребеньки.

— Какие такие вытребеньки? — не понял я.

— Это по-польски, — отвечает Майка. — Мой дедушка был поляк. У них, у поляков, женщину называют пани. Ну, как у французов — мадам. А у итальянцев — синьора. Паньски вытребеньки — вроде как дамские выкрутасы. Или, может, барские штучки.

— Да-а, — говорю, — дела! Бедная Зося...

Вдруг на нас упала длинная тень и подошел Иван Федосеевич:

— Братцы-кролики, что у вас за беда?

Мы стали ему рассказывать про собак, про Зосю и про паньски вытребеньки.

— Может, — говорю, — вы попросите, чтобы Зосю оставили? А то Майка очень плачет.

Иван Федосеевич почесал в затылке.

— Маечкиного папу, — говорит, — я хорошо знаю. Принципиальный человек. Его не переубедишь... Посидите-ка тут, я сейчас!

И куда-то быстро пошел: хруп, хруп...

Мы стали ждать. Молчим и Зосю гладим.

Ходил он недолго и пришел веселый.

— Пошли, — говорит, — к тете Шуре, у которой вы молоко берете.

И мы пошли: Иван Федосеевич, Майка с Зосей на шее и я.

Заходим в дом, а тетя Шура сидит на скамейке у стола, вся круглая, румяная, как колобок.

Увидела нас и запричитала:

— Батюшки вы мои, какую красавицу принесли! Ну, иди, иди к маме.

А Зося сразу к ней на колени прыгнула и полезла к лицу, нюхаться. Тетя Шура ее поцеловала, где уши, и опять запричитала:

— Ишь, ласковая, мурлыка... Звать-то как?

Мы с Майкой как закричим хором:

— Зося!

Зося даже испугалась и на нас оглядывается.

Тетя Шура стала Зосю гладить, успокаивать, а потом говорит:

— У меня Муруня будет. Не люблю мудреные имена. — Почесала Зосе, где начинаются усы, и сказала: — Ну, Муруня, живи. Мышей ловить будешь.

Я расстроился из-за мышей, а Майка обрадовалась за Зосю и спрашивает:

— Можно, я буду к вам приходить с ней играть?

— Отчего же нет, — отвечает тетя Шура. — Гостям мы всегда рады. Парным молочком угощу, вареньицем. Варенье-то из жимолости небось не ели? Самая вкусная ягода!

Так мы Зосю пристроили. Ну и пускай она теперь Муруня и ей придется ловить мышей. Зато ей будет у тети Шуры хорошо.

И вот настал день отъезда. На этот раз мы летели до Петропавловска-Камчатского маленьким самолетом. А оттуда большим самолетом полетим в Москву.

Дом наш закрыли на замок. Иван Федосеевич обещал следить, чтобы все было в порядке.

— Уговаривайте, — говорит, — вашу маму — и будущим летом опять сюда. Года па три. А мы вам сделаем ремонт, дров заготовим.

— А можно вас спросить? — сказал я.

— Даже нужно, — говорит Иван Федосеевич и улыбается глазами.

Ия спросил, где у него жена. Может, ее тоже надо уговорить, чтобы она к нему приехала?

Только вышло, что я спросил нехорошее. Он от меня отвернулся и молчит. А потом сказал больше папе, чем мне:

— Очень уж они, городские, боятся свои удобства покинуть. Не понимают, какая тут красота, какое все здоровое, естественное! И работы — непочатый край... И уж не говорю, как они нам здесь нужны!

Папа отвез наши вещи на мотоцикле и приехал за мной и Майкой: она хотела нас проводить до самого аэродрома.

Иван Федосеевич поехал к аэродрому верхом на коне.

Самолет ждали долго. Он опоздал, потому что дул сильный ветер и были тучи.

Наконец вышло солнце, ветер утих, и самолет прилетел. Маленький, на восемь мест.