Николай Сладков: Земля солнечного огня

Зачем им это нужно — трудно сказать. Только каждого, кто к ним подходит близко, они встречают земным поклоном. Уткнутся лбом в песок и стоят. Бьют челом.

Тушканчики — диковинные зверьки: тельце мыши, ушки зайца, ноги кенгуру, а хвост — как у льва, с кисточкой.

Все зверьки на четырех ногах бегают, а эти, как птицы, на двух скачут.

Другие зверьки бывают толстоногие, толстокожие, а тушканчики… толстохвостые!

Есть зверьки жирнобрюхие, жирнощекие, а тушканчики… жирнохвостые!

Встречаются зверьки тонконогие, кривоногие, а тушканчики… мохноногие!

Известны зверьки тонкопалые, короткопалые, а тушканчики… гребнепалые!

Все-то у них не как у других. Все по-своему.

Далеко в песках, у заброшенного колодца живет таинственная птичка Чим-чим. Караванщик своими глазами ее видел. Вот такая она. Караванщик задрал нос — это птичка Чим-чим так задирает нос. Караванщик оттопырил локти — это птичка так крылышки оттопыривает; караванщик запрыгал на двух ногах — вот так скачет эта таинственная птичка Чим-чим.

Когда мы добрались, наконец, до заброшенного колодца — все стало ясно. Таинственная птичка Чим-чим — обыкновеннейший воробей! Он скакал у колодца на двух лапках, задирал носик вверх, волочил полураспущенные крылышки и отчаянно выкрикивал: «Чим-чим! Чим-чим!»

Дикая пустыня и… домовый воробей!..

Но чирикал воробей весело и беззаботно. По всему видно, что не плохо устроился.

Колодец в пустыне — местечко укромное и благодатное. Кто мимо бежит — непременно заглянет, кто мимо летит — присядет. Летел орел — в тени посидел. Бежал дикий кот — слазал напиться. Прилетели дикие голуби — местечко в колодце для гнезда высмотрели. Но тут появился сыч — разогнал голубей. Сам стал в колодце жить.

12 марта— облюбовал колодец для гнезда сыч. Стал у колодца кричать по ночам, приседать и кланяться во все стороны.

16 марта— к сычу прилетела сычиха. Понравился ей и колодец, и отчаянные поклоны сыча. Стали жить вместе.

20 марта— сычиха в колодце, между сучьев обкладки, снесла яичко. Яичко круглое, как пинг-понговый мячик. Лежит без всякой подстилки.

19 апреля— у сычей вылупился первенец — сычонок. Сам словно из ваты, вместо глаз — желтые пуговицы.

15 мая— все сычата выкарабкались из колодца и, словно котята, выпучив глаза, расселись по краю. Все утро вертели головами, следя за осами, прилетающими на водопой. А на день опять залезли в колодец: наверное, у них головы закружились.

В соседнем колодце вывели голубят голуби. Голубята сидят над самой водой, но до воды с гнезда им не дотянуться. А пить на лету голуби не умеют. Вот и приходится беднягам сидя над водой в 15 сантиметрах летать на водопой к арыку за 15 километров!

Нет для костра дров лучше саксауловых: не коптят, как березовые, не стреляют, как еловые, не шипят, как осиновые.

Загораются от одной спички, никогда не бывают сырыми, всегда горят жарким огнем.

Саксауловые деревья не пилой валят, а трактором с корнем из песка выдирают.

Потому что корень у саксаула больше всего ствола.

И топором саксаул не рубят — топор от него отскакивает. Просто стукнут стволом о камень — и сразу готова охапка дров. Вот такой он крепкий, но хрупкий.

В воду полешко бросишь — полено потонет. Саксаул тяжелый, как камень.

А в огонь бросишь — вспыхнет, как порох. Лучших дров нигде не найдешь.

Много-много лет назад жил у меня тонкопалый суслик. Его еще называют земляной белкой. Привезли его из далекой, таинственной для меня пустыни. Я смотрел на него и думал: «Вот эти лапки с длинными пальцами бегали по пескам, вот эти маленькие ушки слышали голоса пустыни, вот эти черные глаза видели желтые барханы».

«По утрам он вылезал из своей норы, поднимался на задние лапки и смотрел в пустынные дали», — думал я.

Суслик был молчалив. Но изредка он тихо свистел. И свист этот был такой тоскливый, такой «пустынный», что у меня сердце сжималось: «Суслик тоскует по своей жаркой родине».