Николай Сладков: Земля солнечного огня

25 марта.Видел, как в норку под мазаром-надгробием шмыгнула птичка! Птичке-то что под землей делать? Долго стоял, но она так и не вылетела.

30 марта.С кладбища сегодня донесся глухой, замогильный голос: «Худо-тут! Худо-тут!»

Ну, этот-то голос хорошо мне знаком: это прилетел удод — дикий петушок, как его иногда называют. Вот он на мазаре сидит — рыжий хохол веером. Тут где-нибудь и гнездо устроит.

15 апреля.Разгадались и все другие кладбищенские загадки. Птичка могильная — это веселая каменка-плясунья. Гнездо свое она строит в норке, вот и лазает под мазар, место для гнезда выбирает. Глаза и усы в норе — это суслик. После спячки на белый свет посмотреть вылезал. А змея — эфа. Ее еще называют «крестовкой» — за белый крест на голове. Она тепло почуяла, очнулась от оцепенения. Ну, а крики и хрипы по ночам — это сыч. Это он весенние песни поет. Приглашает сычиху поселиться с ним в этом веселеньком месте.

Черепаха сквозь сон почувствовала сладостное тепло, очнулась и, тупо двигая онемевшими за зиму ногами, выползла из норы. Выползла и легла у входа, медленно и странно моргая то одним, то другим глазом. Тридцатую весну встречает черепаха в пустыне, но никак не может привыкнуть к ослепительному весеннему солнцу.

Панцирь черепахи в ссадинах, трещинах и царапинах — следы нелегкой жизни. Может быть, вот эта царапина от острых зубов корсака. А вот эта трещина, скорее всего, от удара о камень. Как-то орел подхватил ее, поднял высоко в воздух и бросил. Грохнулась черепаха на камни, и надежный панцирь ее треснул.

Черепаха дремала, странно моргая то правым, то левым глазом. Тело ее просило еду: вот уже 200 дней, как черепаха не пила и не ела.

Со всей быстротой, на какую только была способна, черепаха тронулась в путь. Черепаха знала — не напрасно прожила тридцать лет! — что первую траву надо искать в низине. Но перед низиной поднималась глинистая гряда. Вот удивились бы те, кто привык считать черепах безнадежно неуклюжими! Черепаха ловко и смело карабкалась на кручу, цепляясь лапами за выступы и углубления.

А с кручи она легко съехала вниз на своем костяном животе, втянув от страха под панцирь лапы и голову.

Видели вы брюшные щитки черепах? Они отшлифованы, отлакированы, начищены до блеска песком и камнями. Как подошвы походных ботинок самых заядлых путешественников.

Осталось переползти такыр, за ним и трава зеленая — сочная, солоноватая, вкусная.

На такыре, как всегда весной, было немного воды. Вода разжижила глину, превратила ее в серый кисель. Черепаха смело скользнула в кисель и вдруг почувствовала, что увязла. Она задергалась, заворочалась, выдираясь из вязкой жижи. Но силы после зимовки были слабы. Жижа приклеила панцирь, лапам не во что было упереться, они беспомощно разгребают серый кисель.

Долго ворочалась в грязи черепаха. Лапы все двигались и слабели, слабели. А жижа становилась все гуще и вязче. Солнце, то самое солнце, которое только что вернуло ей жизнь, теперь ее убивало. Оно накалило панцирь и превратило жижу в твердый, как камень, асфальт.

Солнце вмуровало, вцементировало черепаху в глину такыра и, задержав, убило.

И ни ссадинки, ни царапинки не оставил на панцире этот коварный враг!

А совсем рядом, до обидного рядом, был твердый берег и зеленели травинки — сочные, вкусные, солоноватые…

До чего же похож на заводную игрушку этот жук-чернотелка. Прямо чугунный автомобильчик на проволочных спицах. Кто-то когда-то завел его заводным ключиком и ключик в пески забросил. И вот ковыляет чернотелка с тех пор по песку, по-неживому переставляя проволочные лапки.

А то старательно жует разную растительную труху, или зароется в песок и тупо сидит в нем, не шевелясь.

Много ковыляет их по барханам. Это их рубчатые следы, как от заводных автомобильчиков, разрисовывают пески.

Куда ни посмотришь — везде чернотелки, этакие черные лакированные автомобильчики на проволочных ножках-спицах.

Жуки-чернотелки на удивление вежливые. Как увидят тебя — так сразу земной поклон. Сразу лбом в песок, а толстый задок кверху. По получасу, бывает, в поклоне стоят — и не пошевельнутся!