Михаил Ивин - У порога великой тайны

Еще в студенческие годы Ван-Гельмонт стал горячим сторонником идей Парацельса, чьи труды усердно изучал.

Филипп Ауреол Теофраст Бомбаст из Гогенгейма… Он назвал себя Парацельсом, чтобы подчеркнуть свое превосходство над известным древнеримским ученым Цельсом. Какой он был злоязычный проказник, этот Филипп Ауреол!.. И какой искрящийся, озорной ум!

Парацельс основал школу ятрохимиков — химиков-врачей… Приготовление лекарств. — главная цель химии. Да, говорили ятрохимики, превращение ртути, свинца и других металлов в золото с помощью философского камня… все же возможно! Средневековые алхимики были неправы лишь в том, что посвящали всю жизнь только этому.

Так рассуждали ятрохимики, к которым примыкал и Ван-Гельмонт. Великое множество всевозможных лекарств приготовляли они в своих лабораториях. Станем ли мы осуждать их за то, что большая часть этих лекарств оказалась бесполезной для больных? Ведь тогдашняя медицина почти ничего не знала о живом организме.

Для науки же ятрохимики сделали немало. Парацельс впервые, за ним и Ван-Гельмонт наблюдали выделение водорода при химических реакциях. Ван-Гельмонт ввел в обиход исследователей термин «газ».

Вместе с тем Ван-Гельмонт был убежден, что из смеси пшеничной муки, старых тряпок и пыли могут, представьте, народиться мыши. И еще он знал, как вывести скорпионов!.. Для этого нужно выдолбить углубление в кирпиче, наложить туда толченого базилика и прикрыть вторым кирпичом. Если выставить кирпичи на солнце, то через несколько дней из базилика выведутся настоящие скорпионы!..

Ван-Гельмонт все еще в волнении шагает по кабинету. Ива лежит перед ним. Корни деревца, очищенные от влажной земли, уже стали подсыхать. Взгляд ученого падает на листья ивы — узкие, блестящие, заостренные, с зазубренными краями. Как быстро они привяли!..

Давно уже проснулась госпожа Ван-Гельмонт. Она идет в зимний сад. Как, ивы нет?! Ах, да, сегодня исполнилось ровно пять лет.

И отправляется к мужу.

Ван-Гельмонт прерывает свой нервный бег по кабинету и в почтительном изумлении склоняется перед женой. Она почти никогда не заходит на его половину. Дама бросает взгляд на лежащее деревцо и, слегка морща нос — от этих снадобий и колб так ужасно пахнет, — поздравляет мужа с окончанием столь длительного опыта. Он начинает ей горячо объяснять:

— Ведь земли в горшке убавилось только две унции, две унции за пять лет! А ива увеличила свой вес в тридцать раз!..

Она с милой улыбкой прерывает его:

— Благословение богу, мой друг, что все это так хорошо кончилось. Идемте завтракать…

За столом Ван-Гельмонт рассеянно выслушивает городские новости: накануне вечером жена вернулась из поездки в Брюссель.

О чем думает в эту минуту ученый? О, если б мог он заглянуть в даль веков! Если бы дано ему было полистать книги, которые выйдут через сто и двести лет, как перелистывает он фолианты, написанные за сто и двести лет до него! Какое смятение охватило бы душу Ван-Гельмонта.

Он бы с изумлением узнал, что для потомков его опыт с ивой стал классическим; что в историю науки этот опыт вошел как первая попытка выпытать у природы, как и чем питается растение. Ван-Гельмонт прочитал бы, что он опередил эпоху, поставив перед наукой вопрос, который стало возможным разрешить лишь спустя два века. Он, Ван-Гельмонт, первый высказал мысль о какой-то созидательной роли растений. И, в конце концов, ученые обратились к листу, как органу питания.

Еще больше изумился бы и огорчился Ван-Гельмонт, узнав, что его опыт принес не только пользу, но породил в науке стойкое заблуждение — водную теорию питания растений; что теория эта, несмотря на очевидную ее ошибочность, продержалась до XIX века; что десятки и сотни людей повторяли его опыт и ссылались на него как на неопровержимый авторитет, говоря: «Растение получает все или почти все необходимое ему из воды». И тех, кто опытами же доказывал, что Ван-Гельмонт заблуждался, долгие годы не хотели даже выслушивать…

Но не дано человеку, даже самому прозорливому, видеть будущее в таких подробностях.

Ван-Гельмонт кивает, рассеянно улыбаясь жене, хотя рассказывает она за столом совсем невеселые вещи: в Брюсселе ограбили карету и убили ее владельца, знатного господина; жена из ревности отравила мужа; на базаре поймали колдунью…

Через двести сорок пять лет после смерти Ван-Гельмонта, в 1889 году, в Брюсселе воздвигли памятник ученому. С пьедестала он без смятения взирает на тех, кому теперь так очевидны его ошибки.