Лев Успенский - КУПИП

Никто не выразил сомнения.

— Однако, — важно продолжал профессор Бабер, разглаживая бороду, — однако я не могу сейчас сообщить вам точно всего нашего маршрута. Более того, я не могу вам даже указать и места первой нашей остановки. Почему? Очень просто почему. Потому что мы ищем радий. Полкило радия. А вы знаете, как дорог радий? Нет, вы этого не знаете! Один грамм радия стоит сотни тысяч рублей. Сотни тысяч!

— Сотни тысяч! — ахнул Койкин. — Клянусь килем и клотиком! Вот так порошочек! Это вам не фунт изюму!

— Радий не порошок, а металл, — строго заметил Бабер. — Надеюсь, ты запомнишь это, бравый капитан? Металл! Но не в этом дело. Дело в том, что эти пятьсот граммов радия должны добыть мы, Купип! Вообразите себе, достопочтенные ребята (тут профессор взял стакан и отхлебнул глоток-два воды; он волновался), вообразите себе, что сможет предпринять Купип, если в его руках будет такое огромное богатство? Мы организуем тогда сотни экспедиций. Тысячи экспедиций! Наши ребята полетят на Марс и на Венеру! Мы спустимся глубже, чем Бийб, в бездны океана. Мы проберемся к центру земли. Мы посетим высочайшие вершины. Мы — ребята! По-французски — ле занфан. По-немецки — ди киндер. По-испански — лос ниньос. По-турецки — чэжуклар! Впрочем, простите, я оговорился. Я уже не ребенок. Но — все равно! А чтобы этот радий добыли мы, надо соблюдать тайну. Строгую тайну. И вот я решил (а наш бравый капитан одобрил этот план) сделать так: неделю спустя, в качестве разведчика, отправлюсь в экспедицию я. Да, я. Один из всех нас. Я полечу на дирижабле. На цельнометаллическом дирижабле «Купип-01». А затем, по получении от меня радиограммы о прибытии, вы направитесь вслед за мной.

— Тоже на дирижабле? — спросил Устрицын, который, сильно скосив в сторону глаза и высунув довольно длинный язык лопаточкой, записывал речь профессора печатными буквами.

— Отнюдь, дорогой Николай Андреевич Устрицын! — возразил сейчас же Бабер. — Ни под каким видом. Ни в коем случае. Вы поплывете за мной на нашем судне. На купипском судне. Оно носит гордое имя — «Рикки-Тикки»…

— Мы поплывем! — вскричал с радостью капитан Койкин. — Ага, поплывем! На лодке! Кому охота болтаться на всяких там воздушных пузырях. Если плыть, так уж по воде. Как полагается. Как все капитаны всегда плавали. Поплывем на нашей под…

Но Бабер вдруг застучал ребром ладони по столу.

— Мой добрый капитан! — сказал он. — Лишаю тебя слова. Ты умен и находчив, но легкомыслен. Если ты скажешь: «лод-ка-кая» это лодка, наша тайна уже будет открыта. Призываю тебя к молчанию. На нашей лодке «Рикки-Тикки» вы поплывете туда вслед за мной…

— А… а куда же это туда, профессор? — пробормотал слегка растерявшийся капитан. — Мы же не знаем, куда ты летишь. Как же мы тебя найдем? Я что-то ничего не понимаю.

Тогда Бабер нахмурился. Он закашлялся и стал пить воду. Да, он волновался. Устрицын тоже начал волноваться. Он сунул в рот сначала карандаш, потом поискал вокруг, нет ли еще чего-нибудь подходящего, и принялся тревожно сосать свой галстук.

— Устрицын! — сейчас же зашипела Люся. — Опять ты за галстук… Срам какой!

— Ой, прости, мама… Фу, что я! Прости, Люсенька. Я забыл, — заторопился Устрицын, поспешно вытаскивая галстук и карандаш изо рта, а капитан Койкин, услыхав его слова, вздрогнул и подозрительно оглядел Люсю.

— Нет! — сказал наконец профессор. — Нет, друзья мои. Я не могу даже вам, даже вам, — да, даже тебе, доблестный капитан, открыть преждевременно эту тайну! Я могу сказать только очень немногое, дабы вы, подумав хорошенько, могли, каждый про себя, догадываться, куда я лечу. Вы хитроумны. Вы догадаетесь. Несомненно. Бесспорно. Безусловно! Но вы будете соблюдать строгое молчание.

— Милый, милый профессор Бабер! — ахнула Люся, — мы будем так молчать, так молчать… Безумно молчать будем. Я и Устрицыну ничего сказать не позволю!

— Вот еще! — возмутился Устрицын. — Она не позволит! Ишь, какая нашлась! А кто еще тебе позволит мне не позволить.

Люся широко открыла глаза, и ее косички запрыгали.

— Мне твоя мама, — тут Койкин громко засопел, — твоя мама сама сказала: — Люсяночка, следи за Устрицыным, он маленький, как микроорганизм…

Койкин снова вздрогнул, но профессор оставался погруженным в глубокую задумчивость.