Аннет Схап - Лампёшка

— Это вы у миссис Розенхаут и спросите.

Дверь всё-таки приоткрылась, видит Август. «Не выходи, — думает он. — Сиди у себя».

— Я свою дочь никуда не посылал.

Шериф оглядывает комнату.

— А где она, кстати, твоя дочь? Унеслась на крыльях ветра? Утонула? Сбежала?

— Нет, она…

— Я здесь.

Дверь распахивается, и Лампёшка входит в комнату.

Отец угрожающе шагает к ней:

— А ну, убирайся, не лезь…

— Нет-нет, девочка остаётся. — Шериф кладёт руку Августу на плечо. Недружелюбно, угрожающе. — Ну-ка, малышка, расскажи, что случилось прошлой ночью?

Лампёшка набирает в лёгкие побольше воздуха. Она старалась, она хорошо запомнила свои слова. Ну, вперёд!

— Мой отец, — говорит она, — всю ночь пытался починить линзу — она сломалась, — и… э… починить удалось только к утру, но…

— Было уже поздно, да, — заканчивает за неё шериф. — Ну и ну, вот это история! А потом ты пошла за спичками.

— Нет…

— Миссис Розенхаут так говорит.

— А-а-а… — тянет Лампёшка — Ах, да, и правда. Или нет, это было раньше, до того как…

— А почему, собственно? Твой отец забыл их купить? И послал тебя? В такую бурю? Похвально, Ватерман, ничего не скажешь!

— Нет! — выпаливает Лампёшка. — Нет, это я забыла, я сама виновата, во всём виновата…

Щёки её горят, но глаза полны решимости. Она поможет отцу. Ему не придётся отвечать за всё в одиночку.

— Ты виновата? — переспрашивает шериф. — Разве ты — смотритель маяка?

Лампёшка мотает головой.

— И где же был смотритель?

— Тяжко ему с такой ногой на верхотуру… — лепечет Лампёшка. — К тому же он был… у него… Он ужасно устал.

— А ну замолчи, девчонка!

Лампёшка видит, как отец сжимает и разжимает кулак. Обычно ничего хорошего это не предвещает.

— Дай дочери договорить, Ватерман. Рассказывай, малышка. Устал? Или напился?

Лампёшка неуверенно смотрит на него. Шерифу врать нельзя.

— Так как же? Отвечай! Напился? Так, что не мог работать?

Лампёшка переводит взгляд с отца на шерифа и обратно.

— Э-э-э… — Она кивает и одновременно пытается помотать головой, но у неё не получается. — Да-а-а… не-е-ет… — произносит она. — Точнее… — Она уже не понимает, нужно ли говорить или лучше молчать. — Но это неважно, я ведь ему помогаю каждый день, только вчера вот спички купить забыла, так что это я виновата…

Глаза Августа заволакивает красная пелена. Издали, из прошлого, доносится до него голос Эмилии: «Милый, не надо. Будет только…» Но он не знает, может ли быть хуже. Его выдала собственная дочь! Шериф, этот телёнок-переросток, разгуливает со своими помощниками по комнате, как у себя дома. Та баба в углу пялится на него, точно ничего омерзительней в жизни не видела… Он сжимает в руке трость.

— А теперь — ВОН ОТСЮДА!

Из его рта вырывается оглушительный крик, рука с грохотом обрушивает трость на стол, чашки подпрыгивают, а один из помощников шерифа взвизгивает от испуга. Второй снова схватил зеркало Эмилии, но Август выбивает его у парня из рук. Зеркало разбивается, осколки разлетаются по комнате. Ах, как же Августу хочется и самого шерифа жахнуть по башке — по этой безмозглой башке с телячьими глазами. Конечно, шерифа бить нельзя, это глупо, но ему всё равно…

— Перестань! — кричит Лампёшка голосом матери. — Перестань, папа!

И вместо шерифа он бьёт её.

Бьёт тростью по щеке. Щека сначала белеет, а потом вспыхивает, из уха вытекает струйка крови, но злость из Августа ещё не вышла, он уже заносит трость для следующего удара, и тут…

— Позор! — звенит голос учительницы, чьё имя Лампёшка забыла. — Позор! Как вы смеете! — Она подлетает и отбирает у него трость. — Собственного ребёнка! Животное!

Она оборачивается к шерифу и его людям.

— А вы стоите и ничего не делаете. Он дочь свою убивает, а вы и пальцем пошевелить не удосужитесь!

— Что вы, мисс Амалия, мы… — начинает шериф, — как раз собирались…

— Да-да, собирались, когда уже слишком поздно. — Она поднимает глаза к потолку, словно там сидит кто-то, кто с ней согласен. — Я вам уже рассказывала, шериф. А теперь вы и сами видите. Но я больше не намерена это терпеть. Ни минуты! Не такой я человек!

Лампёшка прижимает ладонь к щеке. Позже разболится не на шутку. А пока всё у неё внутри дрожит от испуга. Она сделала всё не так, сказала не то. Взглядом она ищет глаза отца. Хочет объяснить: «Я же помочь хотела!» — хочет, чтобы он посмотрел ей в глаза и снова увидел её, так бывает всегда, после каждого взрыва. Иногда через полчаса, иногда спустя несколько дней. Но он всякий раз потом жалеет, что сорвался. Вслух не признаётся, не может себя заставить. Говорит глазами.