Аннет Схап - Лампёшка

— …было уже поздно. Но ведь это неправда, механизм работал. Выходит, это враньё?

Отец бросает на неё грозный взгляд.

— А что мне прикажешь говорить? Что моя дочь, вот эта самая девчонка, забыла купить спички, что это она виновата?

— Нет, — пищит Лампёшка.

— То-то же. Запомнила, что отвечать?

Девочка кивает, и отец отпускает её руку.

— А можно сказать, — говорит она, — что я тебе помо-гала… э-э-э… подавала отвёртки, плоскогубцы разные?

— Можно, — отвечает Август. — Мне всё равно.

— А ещё мы можем перепачкать руки, чтобы было похоже, что мы…

Отец хватает её за плечи и трясёт.

— Это тебе не шутки!

— Я и не говорю, что шутки, — шепчет Лампёшка.

Она смотрит на свои руки, вцепившиеся в перила. Смотрит сквозь ограждение на разбитый корабль в бухте. А что, если там утонули матросы?

— Ну что, запомнила?

— Да, папа.

— Тогда повтори.

— Э-э-э… мой отец… э-э-э… всю ночь пытался починить маяк… то есть линзу… она сломалась, починить удалось только…

— К утру.

— …к утру. Но было уже поздно.

— Вот так и скажешь.

Отцовские руки всё ещё сжимают её плечи, ей больно, но Лампёшка молчит. Она надеется, этим он хочет сказать, что рад, что она не утонула и благополучно вернулась домой. А в том, что её порой память подводит, нет ничего страшного. С кем не бывает, и с ним тоже, так ведь? Она не виновата.

И, может быть, Август действительно хочет всё это сказать.

Но не говорит.

Август молча сидит на стуле, положив обрубок ноги на табуретку. Лампёшка принесла чаю — но он не пьёт чай, а потом тарелку с едой — еда так и стоит нетронутая. Девочка научилась не приставать к отцу, когда он такой, держаться подальше, не попадаться на глаза.

Потому что скажи она что-нибудь, или зашуми, или засмейся… В последнее время стало хуже, иногда она даже рада, что вместо ноги у отца обрубок, что она быстрее его, может спрятаться и переждать, пока его не отпустит, пока не вернётся его обычный взгляд и он снова её не увидит.

Август так зол, что внутри у него всё дрожит. И ещё он напуган. Кораблекрушение — это серьёзно. Будут искать виноватого, без этого не обходится. А с виной как? Вина — она как протухшее яйцо, которое перебрасывают из рук в руки, подальше от себя. Никому не хочется его ловить, никому не хочется, чтобы вся мерзость вылилась именно на него.

Он мысленно представляет себе яйцо, перелетающее из одних рук в другие. Хозяин судна обвиняет перевозчика. Перевозчик, потерявший груз, перебрасывает яйцо капитану. Капитан винит во всём стихию. Такой шторм! Такие высокие волны! И эта проклятая скала посреди бухты! Всё так, но скалу на скамью подсудимых не посадишь. Не выжмешь досуха, капля за каплей, чтобы вернуть все деньги… Только пальцы себе переломаешь.

Но кто же, кто же тогда поймает яйцо, кому достанется вина? Минуточку!.. А маяк-то не работал! Халатность городского начальства! Мэр бросает сердитый взгляд на своего заместителя, заместитель в ужасе смотрит на начальника порта, а начальник порта оглядывается вокруг и ищет того, кто… И внезапно все они поворачиваются в одну и ту же сторону.

Смотритель маяка! Ну конечно! Вот кому достанется яйцо! Август видит, как оно летит к нему, сейчас расшибётся. Он уже чует мерзкий запах.

Как же невыносимо хочется выпить, но всё уже выпито. Осталась одна ржавая вода.

Днём Лампёшка отправляется по каменистой тропе в город за новым коробком спичек. Как же ей не хочется снова туда идти… но надо. Нельзя, чтобы и следующая ночь прошла в темноте.

В порту необычная суета, причаливают и отчаливают большие и малые шлюпки. На берег выгружают обломки корабля, сундуки, бочки. Приглядываться Лампёшка боится, но утонувших матросов вроде не видать. Зато много ловкачей и воришек, в тени пирса доверху нагружающих свои судёнышки всем, что плавает на волнах. Над головами кружат чайки, выхватывают всё съедобное.

Лампёшка поднимается по ступенькам и быстро шагает сквозь портовую толчею. Она боится — вдруг кто-то её узнает, вдруг закричит: « Эй, а ты разве не… Почему маяк ночью не горел? Вы что там, с ума посходили?»

На улице, где находится бакалейная лавка, поспокойнее. За прилавком стоит миссис Розенхаут. Она на две головы ниже своего мужа, её маленькие глазки холодно смотрят на Лампёшку.

— Ах, жива всё-таки. — Похоже, жена бакалейщика не особо этому рада. — А ведь муж мой, Фредерик, вчера за тобой побежал. Ты слыхала, как он тебя звал? Нет, не слыхала? А он побежал. В бурю, в град. И всё, чтобы обмотать тебя шарфом. И, ясное дело, сам простудился, такой уж он у меня. А ты, выходит, и знать про то не знаешь?