Аннет Схап - Лампёшка

Она тонет.

Лампёшка не чувствует, как к ней подплывают холодные тела, как её хватают холодные руки. Облака зелёных, как водоросли, волос колышутся в волнах. Смешки, хихиканье:

— Ах, бедняжка, детёныш, утопший детёныш…

Её голову поднимают над водой, её тащат к маяку, на полуостров, и бросают на камни:

— В нашей воде двуногим не место!

Там, у двери своего дома, и лежит теперь Лампёшка, а тем временем в бухте гибнет корабль.

И, как всегда, на следующий день вновь встаёт солнце. Вода в бухте лежит неподвижно, словно пристыжённая:

— Волны? Да как можно!

— Шторм? — еле слышно шепчет ветер. — Нет-нет, я тут ни при чём!

Он ласкает лицо девочки, будто поглаживая рукой.

— Мама… — Лампёшка приходит в себя. — Мама… Я умерла? — в замешательстве спрашивает она.

Мама у неё в голове тихо смеётся:

— Нет, девочка моя. Ты не умерла.

— Нет? — Лампёшка почти разочарована. — Правда не умерла?

— Правда. Твоё время ещё не пришло. Разве ты не слышишь криков чаек? Не чувствуешь запаха воды? Ты всё ещё здесь.

Лампёшка чует запах солёной воды, слышит ор птиц. В спину ей врезаются камешки, платье мокрое насквозь. Она приоткрывает глаза и сквозь ресницы видит прямо над собой высокую серую башню — маяк, а ещё выше — облака. Она не знает, как сюда попала, но всё остальное помнит.

— Я опоздала, мама.

— Да, милая девочка. Ты опоздала.

— Папа сильно разозлился?

— Да, сильно.

— На меня.

— И на тебя тоже. И на меня. И на себя.

— Но что я могла поделать?! — кричит девочка облакам. — Я так старалась. Правда старалась!

— Знаю. Ты очень смелая.

— Недостаточно смелая.

— Ещё как достаточно! Храбрее моей дочери никого не сыскать. Ну же, вставай, иди в дом. Ещё простудишься тут.

— Да, простужусь, — говорит Лампёшка и на минуту зажмуривается. — Страшно простужусь, а потом умру. И буду с тобой.

Она видит, как мама качает головой.

— Нет, этому не бывать. Вставай, милая.

Лампёшка вздыхает и с трудом поднимается. Она замёрзла, всё тело затекло и покрыто синяками. Девочка ступает на крыльцо и открывает дверь.

— Папа?

В комнате темно, по полу рассыпано содержимое шкафов и ящиков. Дверь печки распахнута, а отцовское кресло опрокинуто и валяется посреди носков, гороха, золы. Самого отца нигде нет, только в закутке, где стоит его кровать, видны скомканные одеяла.

Горох хрустит под ногами. Лампёшка, оскальзываясь, подходит к лестнице.

— Папа? Ты там?

Неужели он взобрался наверх? А как же нога?

Август стоит наверху, опираясь на перила, белые от птичьего помёта, красные от ржавчины. Он всматривается в море. Лампёшка останавливается рядом. Они молчат, мягкий ветер треплет им волосы.

Внизу, привалившись к подножию скалы, что высится посреди бухты, лежит корабль. Льнёт к камням, как хворое дитя к матери. Нос разнесён в щепки, мачты переломаны и торчат во все стороны. Паруса безвольно поникли. Повсюду плавают доски, бочки, обломки корабля. С берега доносятся крики, в порту отчаливают и причаливают шлюпки.

Лампёшку пронизывает ледяной холод, она закусывает губу. Это она виновата. Это всё из-за неё.

Она поднимает глаза на отца. Рыжеватые, уже седеющие волосы, щетина на подбородке. Глаза красные. Неужто всю ночь не спал? Лампёшка пробует украдкой уловить запах его дыхания, но чует только соль и ржавчину. Он ужасно рассержен на неё, это понятно. Может, он больше ни слова ей не скажет, до конца жизни.

Но Август всё же заговаривает с дочерью.

— Слушай меня. — Его голос скрежещет, будто он очень давно им не пользовался. — Запоминай хорошенько. Я всю ночь пытался починить линзу. Механизм линзы.

— Он что, сломался? — удивляется Лампёшка. — Вчера ещё работал.

Она хочет посмотреть, что там такое с линзой, но отец сжимает её руку — крепко.

— Нечего там смотреть! — говорит он. — Слушай. Слушай и повторяй за мной. Мой отец…

— Э-э-э… мой отец… — повторяет Лампёшка.

— Всю ночь пытался…

— Всю ночь пытался…

— Починить линзу.

— Починить линзу. А кому я должна буду это говорить?

— Любому, кто будет задавать вопросы. Починить удалось только к утру, но было уже поздно.

— А… — говорит Лампёшка. — Но…

— Повтори.

— Починить удалось… э-э-э… только к утру, но…

— Было уже поздно.