Ксения Сергеева - Провожатый

Барберри не успевает вскрикнуть, слабый затихающий всхлип давит бархатный платок, пропитанный снотворным. Ангел долго искал место, но его нашла сама Барберри: в узкую улочку, вдвое сокращающую путь домой, темный проход между глухими стенами контор, ее направил святой дух. Она недавно открыла для себя удобный маршрут и еще не успела поделиться им с подружками. Он появился за ее спиной, чтобы не спугнуть раньше времени, не поселить раньше времени радость в ее сердце.

Ангел выглядывает из-за угла. Туманом заволакивает сумерки, фонари еще не зажгли, народ вьется вокруг офисов, отец несет уставшую спящую девочку на руках, гордо улыбаясь прохожим и малышке. Кто-то, может, и обернется умиленно, а кто-то вовсе не обратит внимания: нужно спешить, дела не ждут. Ангел сворачивает и сворачивает, хитрой спиралью, запутанным лабиринтом он уносит от людских глаз сокровище, теплое, трепетное, маленькое, но бесконечно ценное.

Барберри проснется, но не сможет вскрикнуть. Ангел предусмотрительно использует кляп. Карие глаза девочки наполнятся прозрачными слезами чистого счастья, Ангел слизнет их, чтобы очиститься и самому. Очиститься перед самым важным действом. Он никогда не тянет. Ему нужно успеть как можно больше. Нет времени на то, чтобы наслаждаться, выполняя необходимое.

Он уже полчаса назад распял детское тельце на кровати, накрепко зафиксировав запястья и лодыжки веревками, он запер дверь, он убедился, что никто не видел его, а пьянчугам-соседям вовремя поднесли бутылки с ромом и кислым пивом. Он успел умыться и помолиться, он достал нож и бережно протер его детским платьишком. Он улыбается, когда поворачивается к Барберри. Он улыбается, когда прикрывает глаза, чтобы вновь воскресить в памяти ее звонкий голос, бьющийся в тенетах камня. Сейчас, именно сейчас он вонзит нож в ее сердце — средоточие музыки, которую он подарит Богу.

Вниз и вверх! Кровь разливается алым вином, пропитывает солому, предусмотрительно щедро усыпавшую пол. Ангел на секунду останавливает ритуал, как делает это всякий раз, чтобы заглянуть в изумительно красивые, широко распахнутые глаза, будто удивленные, не ожидавшие, что Бог так прекрасен и так добр. Ангел смотрит, как гаснет взгляд, а затем припадает к ране губами, целуя и причащаясь святого духа.

В этот момент он чувствует, что готов вот-вот взлететь, он понимает, что за его спиной распахнулись огромные белоснежные крылья, тяжелые настолько, что тянет позвонки. Ангел хочет покинуть этот мир, но не может: еще не все, еще не все… Не весь хор собран, чтобы петь на небесах восхваления Истине.

И Ангел ловко отрезает кусочек плоти, теплой, сладковатой, чтобы причаститься и телом, уже воспарившим духом над всеми мирскими горестями. Еще одно мгновение величия цели. Лишь одно мгновение.

Ангел знает, что не имеет права медлить. Он проворно собирает солому, пропитанную кровью в мешки. Река рядом, он черным ходом выносит красную влажную траву из дома, выбрасывает в мутную воду и возвращается. Барберри уже укутана в саван. Ее кровь не должна оставить следов. Ее тело должна омыть вода в знак нового крещения. Ангел относит тело к реке, бережно целует девочку в лоб и погружает в темные волны. Нет ни секунды, чтобы проводить Барберри взглядом, пора возвращаться.

Ангел убирает комнату долго, мягко сворачивает клееную подстилку, которой обычно оберегает матрас от крови, внимательно оглядывает свой костюм и застирывает рубашку. Хозяйка притона, в котором он снимает жилье, не может намолиться на молчаливого аккуратного педанта. Она никогда не сует нос не в свои дела, но каждый раз благодарно кивает. Ангел подарил бы ей благость Господа, но она слишком стара и уродлива. Слишком.

Ангел ложится на постель. Ему кажется, что она еще слабо подрагивает от высоких нот той музыки, что он подарил Создателю. Ангел улыбается. И засыпает.

В тусклом, будто ленивом свете виднелась тропинка. То тут, то там, словно корни странных деревьев, торчали ножки или спинки стульев, подлокотники кресел, неизвестно зачем хранимый штакетник; они цеплялись за одежду, будто стараясь остановить Сэма, задержать. Сначала он аккуратно отставлял встречных в сторону, потом, набив очередной синяк и едва не упав, начал отбрасывать и обиженно сдвигать мебель со своего пути. Светляки роились над головой, время от времени Сэм проверял, рядом ли они: слишком быстро привык к их слабому свету, казалось, что и нет их вовсе, а он сам уже научился видеть в темноте.