Мила Нокс - Война на восходе

Подскочил взволнованный Змеевик. Косы разметались, на лице брызги крови. Парень вцепился в Теодора и, тяжело дыша от волнения, помог встать.

— Тео! Ты как? Мы думали…

Теодор ошарашенно осмотрелся.

— Где Кобзарь?

— Только что был тут. Исчез буквально секунду назад, — ответил голос Урсу за спиной. — Эй, погодите, вот же он!

Урсу указал на центр площади. Утренний ветерок играл волосами Волшебного Кобзаря, игриво перебирал бирюльки на разноцветной одежде. Музыкант поправил шляпу, сделал несколько шагов к Охотникам и поднял с мостовой кобзу.

— Тео, я хочу попросить тебя сыграть снова.

Теодор вдохнул полной грудью. Он едва пришел в себя. Прислушался к сердцу и покачал головой. Мелодия в нем уже стихла. Но Кобзарь ждал, бросая на него нетерпеливые взгляды. Тео наклонился и поднял свой флуер.

— Пожалуйста, — мягко добавил Кобзарь.

Тео приложил к губам дудочку, и вдруг то самое чувство нахлынуло вновь. Едва он коснулся флуера, из сердца зазвучала новая мелодия — и это была другая любовь. Таинственная и тревожная, она казалась легкой и светлой и слегка печальной; будто лучи разгорающегося над Албой-Юлией солнца, песня хлынула в цитадель. Свет озарил площадь, позолотил крыши домов. Кобзарь стоял и слушал эту песнь, и слезы бежали по его белым щекам. Он поднял кобзу — струны у той были уже на месте — и принялся негромко играть, повторяя за Теодором. Сначала робко, затем увереннее, будто вспоминал позабытую мелодию.

И когда они заиграли в унисон, к мелодии примешались биение двух сердец — сердца Любви и сердца Смерти, которое вернулось к Кобзарю на пару драгоценных минут.

Тела нелюдимцев, усыпавшие площадь, растворились в лучах восходящего солнца, а Кобзарь кивнул:

— Да будет мир им и да узнают их заблудшие души Истину!

Пальцы его били по струнам и любовно перебирали их, извлекая мелодию сказочной, неземной, чудотворной красоты. И от этой мелодии Охотники удивленно выпрямлялись: их раны заживали на глазах. Змеевик ринулся к лежащей Шныряле: девушка встряхнулась и удивленно захлопала глазами. Видимо, Дику нелюдимцы и на сей раз не сумели уничтожить, лишь оглушили во время драки.

Кобзарь и Теодор играли, глядя друг на друга, и один лишь Тео догадывался, кто сейчас стоит перед ними и извлекает из инструмента такие чарующие звуки. Лишь он понимал, что значит это для Смерти. И осознавал, отчего по лицу этого пестрого человечка бегут ручьями слезы.

Впервые за сотню лет к Кобзарю вернулось сердце.

А значит, и способность плакать.

По-настоящему.

Никаких ужимок, картинных прикладываний платочков к уголкам глаз. Кобзарь улыбался сквозь слезы — настоящие слезы. И отчего-то от этой щемящей мелодии самому Теодору стало немного грустно.

Ибо Любовь отнюдь не сродни херувиму, что прилетает, рассыпая лепестки.

Теодор видел лицо Любви — оно ужасно. На нем, темном и мрачном, застыли кровавые слезы.

Но дары Любви — они прекрасны, и сейчас он осознавал то, что Волшебный Кобзарь твердил все это время.

Пожалуй, жертвы Теодора того стоили.

Долгий путь, который он прошел, привел их к площади в сердце звезды, к подножию храма, где был открыт Алтарь Любви.

Здесь и заканчивалась история Макабра.

На высокой и прекрасной ноте, улетающей по воздуху над улицами Алба-Юлии, над крышами домов, над пыльными трактами и дальними перевалами, через горы Трансильвании — к восходящему солнцу.

И когда свет все же озарил землю и залил улицы потоками багряно-золотистого цвета, Теодор почувствовал: в этот миг на этой земле не осталось ни одной тени. Ибо песнь неслась дальше, и несколько минут ей внимали все люди, живущие в Трансильвании, даже в самых дальних ее уголках.

Чабаны на отрогах застывали, их овцы поворачивали морды к летящей по воздуху мелодии. Слышали они песню или чувствовали?

Неважно.

Главное, мелодия звучала.

Когда-нибудь она угаснет.

Кобзарю придется искать новых людей, лишенных всего, чтобы повести их по извилистому пути через сумерки к восходу солнца. Смогут ли они? Поверят ему?

Кто знает.

Но сейчас песня лилась над миром, и хотя через пару мгновений она стихнет, а площадь вновь огласится криком Кобзаря, чье сердце будет вырвано из груди и вернется в инструмент, Теодор знал: это неважно.

Пусть мелодия и исчезнет, но где-то она все-таки будет жить.

Быть может, в его собственном сердце.

« Я расскажу тебе сказку.

Жили-были двое.

Один был темен, как ночь, но имел прекрасное, любящее сердце.