Мишель Пейвер - Брат мой Волк [litres]

«Ну и дурак же ты, Торак! – ругал он себя. – Надо же было натворить столько глупостей в первый же день своей самостоятельной жизни! И своего одиночества…»

Нет! Это просто невозможно! Разве мог отец бросить его? Уйти навсегда?

Торак поднял голову и посмотрел на трепещущую под ветром темно-зеленую листву дуба. Листья шептались о своих тайнах, не желая посвящать в них какого-то мальчишку.

Впервые в жизни Торак остался совершенно один. Он больше не чувствовал себя частью Леса. Ему казалось, будто его внешняя душа разорвала ту нить, что связывала ее с душами всех прочих живых существ: деревьев и птиц, охотников и дичи, реки и скал. Никто во всем свете не знал, что он, Торак, сейчас чувствует. И никто не хотел этого знать.

Боль в раненой руке заставила его отвлечься от горьких мыслей. Из мешочка с целебными травами и кореньями он вытащил последний кусок бересты и наложил на предплечье жесткую повязку. Потом заставил себя встать, оттолкнуться от ствола дуба и оглядеться.

Он вырос в этой части Леса. Здесь ему были знакомы каждый холм, каждая поляна. Чуть западнее, в долине, протекала Красная Вода, слишком мелкая, чтобы плыть по ней на лодке, но ловить в ней рыбу, особенно весной, когда лосось шел в Море на нерест, было одно удовольствие. На восток, вплоть до самой границы с Темной Чащей, простирались залитые солнцем рощи с полянами, где было полно орехов и ягод, а осенью нагуливала жирок дичь. А на юге раскинулись болотистые пустоши, заросшие мхом, где зимой паслись северные олени.

Отец говорил, что самое лучшее в здешних местах – это безлюдье. Действительно, здесь редко бывали охотники из других племен. Разве что порой забредали люди из племени Ивы, обитавшего на западе, у Моря, или из южного племени Гадюки, но ни те ни другие никогда надолго в их краях не задерживались. Они просто шли своим путем, охотясь свободно, как и все в Лесу, и даже не подозревая, что и Торак с отцом тоже охотятся неподалеку.

До сих пор Торак никогда не задавался вопросом, почему это так. Ведь они так жили всегда: вдвоем с отцом, вдали от других племен. Но теперь, впервые в жизни, ему вдруг страстно захотелось оказаться среди людей. Захотелось крикнуть, позвать на помощь…

Но отец предупредил, что ему следует держаться от людей подальше.

И, кроме того, крики могут привлечь внимание медведя.

Того медведя…

Тораку стало вдруг так страшно, что перехватило горло. Он несколько раз глубоко вздохнул и снова побежал, но теперь более размеренно и спокойно, направляясь к северу.

На бегу он подмечал следы возможной добычи. Вот прошел лось. А это помет зубра. А там сквозь заросли папоротника с шумом продирается олень. Да, пока что медведю не удалось распугать всех обитателей Леса! Но только пока.

А что, если отец ошибался? Вдруг все, что он говорил, было предсмертным бредом?

«Твой отец сумасшедший!» – дразнили Торака ребятишки, когда лет пять назад они с отцом ходили к Морю на ежегодный Совет племен. Ничего хорошего это путешествие им не принесло, и отец больше никогда не брал Торака на такие собрания.

«Говорят, твой отец проглотил одну из душ умершего, – кричали мальчишки, – вот ему и пришлось уйти из племени и перебиваться как может!»

Семилетний Торак страшно разозлился. Он бы точно побил этих мальчишек, но его окликнул проходивший мимо отец и, отведя в сторонку, сказал, смеясь:

– Не обращай на них внимания, Торак. Они и сами не понимают, что говорят.

И он был, конечно, прав.

Но был ли он прав насчет медведя?

Впереди за деревьями Торак заметил поляну, залитую солнечным светом, вышел на нее и замер, точно налетев на невидимую преграду, ошеломленный жутким запахом разложения.

Медведь уже побывал здесь. И на небольшой поляне царила смерть.

Трупы оленей валялись точно поломанные игрушки. Ни один падальщик не осмелился поживиться этой добычей. Над мертвыми животными даже мух не было видно.

Никогда еще Торак не видел, чтобы такой охотник, как медведь, столь безжалостно обошелся со своей добычей. Нормальный медведь сперва сдирает со своей жертвы шкуру, потом пожирает внутренности и заднюю часть туши, а остальное прячет про запас, и у него не пропадает даром ни кусочка. Но этот зверь убивал не потому, что хотел есть: он едва ли хоть раз куснул каждую тушу. Нет, он убивал, потому что ему нравилось убивать.

У ног Торака лежал мертвый олененок; с маленьких копытцев еще не успела осыпаться высохшая речная глина, – видно, перед смертью он подходил к ручью напиться. У Торака тошнота подступила к горлу. Что же это за тварь, если просто так вырезано целое стадо? Что это за медведь, если он убивает потехи ради?