Сильвана Мари: Последний орк

Глаза кухарки долго шарили по полкам кладовки. Было очевидно, что она пыталась найти самый маленький из всех выстроенных в ряд горшков. Когда в конце концов она нашла самый, как ей казалось, маленький горшочек и неохотно передала его ребенку, мальчик, крепко сжимая в руках подарок, с незаметной торжествующей улыбкой указал ей глазами на одну из полок, где стоял единственный горшок меньше того, что она выбрала. Ранкстрайл всегда обращал внимание на размеры и любил геометрические фигуры — как только они вошли в кухню, он сразу подсчитал, что их дом поместился бы здесь восемь раз в длину и полтора раза в высоту. Еще больше, чем своим гастрономическим очарованием, связки колбасы поразили Ранкстрайла четкостью кругов, которые они вырисовывали под балками. Где бы он ни находился, всегда и везде Ранкстрайл сразу же выделял самый большой или самый маленький предмет. Самый большой из ярко блестевших, начищенных медных котлов висел над центральным камином. Самый маленький находился рядом с чесноком, заплетенным в косу, в свою очередь, третью по величине.

Кухарка уставилась на Ранкстрайла взглядом, каким во Внешнем кольце смотрят на живых тараканов или мертвых лягушек. Потом она перенесла тот же взгляд на маму, которая вновь покраснела и прикрыла рукой щеку. Ту щеку, которая когда-то обгорела и немного стягивала ее рот, когда она улыбалась. Наверное, именно поэтому мама так редко улыбалась. А жаль: улыбаясь, она становилась такой красивой, что Ранкстрайл готов был любоваться на нее целый день. Мальчик слышал обрывки рассказов вечно болтавших соседок о том, как пришли орки, горели курятники и женщины обжигались в попытке вытащить из огня хоть нескольких кур. Мама обожгла лицо, спасая Нереллу — их единственное богатство, курицу, которая с тех пор жила с ними и в благодарность за свое спасение несла по яйцу почти каждое утро.

— Кто тебе рожу-то обжег? Небось поклонник? Как жаль! — прошипела кухарка вполголоса, чтобы не услышала дама. — Без этого ожога ты, может, была бы не совсем уродкой.

Мама застыла неподвижно, молча и с горящим лицом.

Ярость захлестнула Ранкстрайла. Он моментально подсчитал, как, несмотря на свой маленький рост, мог бы справиться с противником в два раза выше его и в три — тяжелее. О страхе он даже не задумывался. Мальчик повернулся к матери, чтобы передать ей горшочек меда, который держал в руках, но ее отчаянный и почти умоляющий взгляд остановил его. Мама не хотела, чтобы он сражался за нее. Ранкстрайл вспомнил, как огорчилась мама в тот раз, когда он избил двоих здоровенных мальчишек, которые дразнили ее, пачкали белье и кричали: «Уродка!» Это воспоминание пронзило его сердце болью. На два бесконечных дня с лица ее совсем исчезла улыбка, хотя те двое, широко известные в округе своей наглостью, никогда больше не смели проявить неуважение к его матери.

Ранкстрайл понял, что желание избить кухарку было неосуществимым, но все-таки он не мог допустить, чтобы оскорбление сошло ей с рук. Он должен был отплатить той же монетой!

Несмотря на то что слова были брошены вполголоса, дама всё услышала.

— Я не потерплю невежливости… — строго начала она, но ее перебили.

— Мама — к-к-к… касивая, — ясный и твердый голос Ранкстрайла раздался под круглыми сводами, увешанными связками лука и чеснока. Даже заикание на букве К нисколько его не остановило.

Наступило недолгое молчание, потом дама расхохоталась:

— Молодец, мальчик! Прекрасный ответ!

Кто-то из судомоек несмело присоединился к ее смеху. Красное, пышущее жаром лицо кухарки приняло лиловый оттенок.

Мама взглянула на Ранкстрайла, и от удивления рука ее опустилась, представив всеобщему взору красное пятно ожога. Это были его первые слова. Кухарка с яростью уставилась на мальчика, но он со спокойной гордостью выдержал ее взгляд, сжимая в руках свой горшок меда. Злость на кухарку и желание ударить ее постепенно проходили: она была просто глупой гусыней, и он своими словами сделал ей больнее, чем любым пинком в колено. Он выставил ее на всеобщее посмешище.

Ранкстрайл захотел поскорее уйти оттуда и вернуться домой, к отцу, чтобы показать ему горшок с медом. Он знал, что внутри горшка находилось что-то необычайное. Что-то сладкое, тягучее и прозрачное.

— Моя мама — к-касивая, — еще раз твердо и уверенно повторил он, гордясь, что в этот раз запнулся меньше, и повернулся к двери. В тот же миг глазам его предстало удивительное зрелище: маленькие, словно дети, но все-таки взрослые женщины в белых чепцах судомоек медленно поворачивали в огромных печах тяжелые вертела с нанизанными на них странными вытянутыми курицами. Руки женщин почернели от пепла, лица раскраснелись от пламени. По лбу струился пот, смешиваясь с сажей и придавая им диковатый и страшноватый вид, превращая в нечто среднее между животными и демонами. Ранкстрайл подумал, что их работа, наверное, была едва ли не тяжелее работы прачки. Иногда прачкам приходилось зимой, в дикий холод, выдалбливать отверстия во льду и полоскать там белье, зато они видели небо и деревья. Когда Ранкстрайл вошел, ослепленный солнечным светом во внутреннем дворике, он не заметил этих странных существ, сливавшихся с полутьмой кухни. Мальчик повернулся и вопросительно посмотрел на мать, но и та казалась растерянной. Кухарка не могла не поглумиться над их удивлением.