Сергей Петренко - Виланд

"Димка — гроза и ужас Авалона!" — подумал я и почти засмеялся. Но потом вспомнил, как мы шли с учителем через теневой слой города. Если научиться этим пользоваться, можно, в самом деле, стать очень опасным! Но в Авалоне нет бандитов и вообще по-настоящему дурных людей. Почему-то я до сих пор принимал такое положение вещей, как должное. Как будто не знал, что бывают на свете всякие гады и даже убийцы... Не знал. В Авалоне их не было. А там... в других местах, где я тоже живу?..

— Почему у нас нет совсем плохих людей? — Я посмотрел на Димку, думая, придётся ли ему объяснять, что я имею в виду.

— Я не люблю думать о плохих. — Димка мотнул головой, словно отгоняя эти самые мысли. — Лучше спроси Альби. Наверно, Авалон не обычное место.

— Да. Но только в чём его необычность? В том, что плохие сюда не попадают? Или их исправляют? Или... они куда-то исчезают?

— Как он вообще устроен... — тихо проговорил Димка.

— Что?

— Я иногда думаю... будто Авалон — не одно место. Ну, его нет, как целого города. Будто его скроили из кусочков разных пространств.

Я вспомнил о множестве загадочных явлений — об улицах и домах, которые то были, то их не было, о парках, в которых стоит совершенно особое время года, о причудливой игре света на утренней и вечерней заре... Мальчишки обыкновенно приписывали это магии города. Но откуда она взялась, для чего и как она действует — никто не знал.

В тот день мы с Димкой не сделали ничего особенного. Сидели на краю обрыва, свесив ноги — а под нами неслась вода и изредка выпархивали вверх ласточки-береговушки. Димка бросил обустраивать домик — сказал, что ночевать будем в Авалоне. Потом, в лесу он подобрал ветку, прямую и тонкую. Когда вернулись на обрыв, Димка отреза́л от неё небольшие палочки и метал их перед собой. Они летели и вдруг замирали в воздухе — надолго, на целые минуты — потом разом осыпа́лись.

Я вообразил... нет, в эти мгновения я ни о чём не думал. А позже я представлял воздушные невидимые мосты. Они хрустальными нитями тянутся со всех концов земли, сходятся и разбегаются, ныряют во мрак лесов, пронзают камень гор...

Мы разводили костёр и собирали какие-то ягоды в кустах возле древней, заросшей дороги. Ягоды незнакомые, а Димка взял горсть и долго смотрел. А вдруг они ядовитые, да? И съел несколько штучек. Сумасшедший, прошептал я. Хотел тоже попробовать, но Димка не дал. Сказал, что кто-то же должен будет оказывать ему первую помощь.

Но оказалось, ягоды съедобные. Мы обнаружили возле дороги канаву, полузасыпанную сухими листьями и древесной трухой. Канава напоминала водосток, какие делают вдоль дорог в тех местах, где есть автомобили, чтобы ручьи не размывали насыпь.

Шершавый шорох клубком выкатился откуда-то из под затканной паутиной тени, и вдруг у самых наших носов из зарослей вырвалась змея. Димка тонко ойкнул. Змею, будто детский поезд-карусель, оседлали живые мохнатые шишки с глазами, у каждой за спиной была приторочена корзина. С орехами, ягодами, какими-то корешками. "Змеепоезд" остановился, "шишки" молча глазели на нас. А мы — на них. Димка заметил в одной из корзин такие же ягоды.

— Их можно есть! — обрадовался он. "Шишка" кивнула, и через миг все они исчезли, не оставив следа.

Мы смотрели друг на друга, беззвучно смеясь. Потому что было здорово!

Под вечер мы снова пришли на берег. Тихо сели. Птицы нас уже не боялись. Начинался закат, который был как сон. Противоположный берег словно опускался — вместе с солнцем — открывая дали. Лес, холмы, овраги, какие-то дороги и деревеньки, и снова леса, и невысокие, старые горы — бурые и почти красные. Солнечный огонь растекался шире, как будто из солнца текла его кровь. Она была удивительно прозрачная — и мне совсем не верилось, что скоро начнутся сумерки и ночь, — просто сменятся краски, звуки, расстояния — и всё будет по-другому.

Мы с Димкой сцепились руками, нам хотелось чувствовать не только закат, но и друг друга. Я подумал, что если сейчас вдруг умру, то стану ангелом.

Не помню, где я уснул. Пошли мы в дом или остались на берегу? Тусклый отпечаток беспокойства — а как это вообще случится, новый переход?.. И совсем почти неуловимое отражение, то ли настоящей памяти, то ли мимолётного сна — будто лежим мы, держась за руки, и мир чуть-чуть качается — может быть, под нами плот или палуба, или даже вода, а мы, как птицы, которые тоже умеют спать, распластавшись на волнах.

...Ветер... Ветер, ветер! Холодный ветер — и я снова и снова плотнее кутаюсь в плащ. Внизу ничего не видно. Вверху... ах, чёрт, едва не свалился! Что же это я — на лошади?!! Я же не умею, я не ездил на них никогда! Ма-а-ах!.. Удержался! Усидел. И теперь чувствую, что уже не упаду. Если, конечно, это создание не припустит рысью... или галопом.