Корнелл Вулрич - Одной ночи достаточно

Мне было плохо, слова застревали в горле.

— Собиралась стать миссис Скотт, — пробормотал я, — но кто-то отнял у меня такую возможность.

— А где мистер Роман?

— Не там, где ему следует быть. Я хочу сказать, что не в аду!

— Ваш адрес в Гаване?

— Здесь, где я сейчас нахожусь.

— А ее адрес?

— У нее были разные адреса. Мы прибыли на пароходе «Уорд», который пришвартовался сегодня в три часа дня. Если вы действительно придаете этому значение, запишите: каюты Б-21 и Б-23. Они расположены друг против друга и разделены проходом. Моя бритва и наши зубные щетки все еще находятся там.

— Значит, ваши каюты — напротив?

— Да. Вы, наверное, плохо поняли меня, я уже говорил об этом.

Акоста положил записную книжку в карман, и мне показалось, что дело закончено. Но я ошибался: мы были только в начале.

— И потом… — продолжил полицейский.

— Что «потом»?

— Вы с ней поссорились? Уже здесь?

— Нет! Я не ссорился с ней, ни здесь, ни в каком другом месте.

Акоста пристально посмотрел на меня, и я понял.

— Послушайте, — спохватился я, — с какой целью задаете мне эти вопросы? К чему ведете?

— Я хочу знать правду, и мне нужны факты.

— Тогда вы выбрали ошибочный путь, — проговорил я, пытаясь контролировать свой голос. — Это был не я.

Кто-то из полицейских произнес несколько фраз, очевидно, делая какие-то замечания. Акоста резким жестом руки заставил замолчать пулеметную очередь из слов, как бы предупреждая: «Не надо ничего говорить, я сам знаю, что делать». Такой жест мне понравился еще меньше, чем протест полицейского.

— Это ваш кинжал? — спросил Акоста, снова поворачиваясь ко мне.

Рукоятка из нефрита, вырезанная в форме обезьяны, которая закрыла глаза, показалась мне знакомой с самого начала. Теперь я узнал ее.

Понял, что лучше рассказать об этом сейчас. Потому что они все равно вскоре узнают.

— Нет, не мой, — ответил я. — Но у меня есть похожий. Я купил его сегодня днем. В художественном магазине. Он у меня в кармане.

Полицейские, заметив, что я поднес руку к карману, перехватили ее в трех местах: за плечо, локоть и запястье. Крепко была схвачена и вторая рука.

— Одну минутку, господа. Успокойтесь, — холодно произнес я. — Что вы, черт возьми, намерены делать?

— Пока не знаем, — сказал Акоста. — Но то, что вы собирались сделать, мы сделаем за вас.

— Значит, вы собираетесь произвести… обыск, и тем самым хотите вызвать против меня подозрение?

Акоста преподал мне урок грамматики.

— Я не могу «хотеть» вызвать подозрение против того, кто уже подозревается.

Я молча проглотил это замечание.

Они обыскали меня. Я ждал, когда полицейские найдут кинжал, вытащат его и убедятся, что он не «тот самый». Но появилась лишь квитанция о покупке.

Я вырвался из рук полицейских, пока Акоста читал документ.

— Эй, послушайте! Там должен быть кинжал! Он лежал вместе с квитанцией!

Я продолжал извиваться, пытаясь поднести руку к карману, где должно находиться оружие. Но меня держали крепко.

В конце концов один из агентов вывернул карман подкладкой вверх, показывая, что он пуст.

— Но нож был там! — уверял я.

— Да, нож был там, — согласился Акоста. — Этот нож!

Мне удалось вернуть голосу твердость и спокойствие. Через минуту все станет ясно. Бесполезно так волноваться, это только запутает дело.

— Подождите, выслушайте меня. Это не мой кинжал, потому что свой я даже не вытаскивал из кармана. Он был завернут в бумагу продавцом и передан мне в таком виде. Бумага маслянистая. Сверток скреплен по краям двумя резинками.

Акоста сделал знак полицейским, и они оттащили меня в сторону на несколько метров. Акоста присел на корточки у основания стойки. Тусклый свет туда почти не проникал. Он поискал на ощупь в двух-трех местах и встал. В руках у него был кусок зеленой промасленной бумаги.

— Описание точное, — заметил он.

Я с вызовом поднял подбородок.

— Может быть, вы хотите сказать, что в толпе я вытащил из кармана сверток, снял бумагу и воткнул нож ей в бок?.. И никто не увидел?

— А вы, может быть, хотите сказать нам, что это сделал кто-то другой? И вы не почувствовали, как неизвестный залез к вам в карман? Ничего не почувствовали? Послушайте, какой звук издает эта бумага.

Акоста скомкал промасленную бумагу, и она зашуршала, захрустела, как живая.

Он оставил в покое бумагу и изобразил на лице некое подобие сердечной улыбки. Которая, очевидно, означала: «Давайте будем дружить!»

— Вы продолжаете отрицать, что этот нож ваш? — настаивал Акоста.