Мария Эрнестам - Гребень Клеопатры

Она прошла на кухню к Дэвиду. Он готовил рыбу и следил за картошкой. Она отметила его грязный фартук, спутанные, мокрые от пота волосы. Он заглянул в духовку, проверяя, готов ли пирог со спелыми сливами, а потом повернулся к ней, и Мари поняла, что перенеслась в те дни, когда они еще были счастливы вместе. Взгляд Дэвида был открытым и искренним, он улыбнулся, обнял ее и поцеловал.

— Три «рыбы дня». Два бифштекса. Думаю, гарнир им тоже понадобится, — сказала она.

— Все под контролем, — ответил Дэвид и, изобразив пару танцевальных шагов, засунул ложку себе за ухо и расхохотался, когда она выпала и шлепнулась на пол. Потом сделал глоток пива из бутылки, стоящей на столе. Мари начала вынимать чистые тарелки из посудомоечной машины, а он обнял ее сзади и прижался к ней крепко-крепко, так что она слышала, как бьется его сердце. Он поцеловал ее в мочку уха, и Мари бросило в жар. Дэвид пропел ей на ухо:

— As I was sitting by the fire, eating spuds and drinking porter, suddenly a thought came into my mind: I think, I’ll marry old Reilly’s daughter! [8] «Пока я сидел у камина, лопал картошку и пил портер, я вдруг подумал: а не жениться ли мне на дочери старого Рейли». (Старинная ирландская песня).

— Я отвечаю «да», хотя я и не дочь Рейли. — Мари хотела пошутить, но произнесла это слишком серьезно — ей с трудом удавалось сдерживать свои чувства. Дэвид заметил ее волнение, еще крепче обнял и снова запел:

— Ты мне нравишься такой, какая ты есть, Мари! Мы же договорились!

Он усмехнулся, но какой-то горькой усмешкой, отпустил ее и вручил тарелки с едой, сказав, что пора приниматься за работу. Она словно увидела себя и Дэвида со стороны: влюбленную парочку, которая открыла свой ресторан. И с улыбкой понесла тарелки другой влюбленной парочке. Наверное, эти двое любят друг друга так же, как она и Дэвид. А может, и нет.

Вечер выдался суматошным, но прибыльным. Одних посетителей сменяли другие, многие задерживались у бара выпить на дорожку. Ресторан закрылся далеко за полночь. Мари почти без сил доплелась на второй этаж и рухнула на матрас, не раздеваясь. Дэвид вошел следом и лег рядом, от него пахло жареной рыбой и ванильным кремом. Мари положила руку ему на живот и, отодвинув рубашку и фартук, погладила нежную кожу, удивляясь, как на ней могли вырасти такие жесткие светлые волоски. Его руки, худые, но сильные. Шея. Лицо. Рот. Голубые глаза. Светлые брови, похожие на перистые облака, тронутые по краям розовой зарей. Ее пальцы скользнули ниже. Сильные бедра. Шершавые колени. Труд и отдых. Разум и желание.

Тело Дэвида откликнулось на ласку, и полные бедра Мари тут же словно уменьшились, груди набухли, а волосы жидким золотом растеклись по плечам. Каждая ночь, проведенная с Дэвидом, была для нее эхом той первой ночи на скалах. Их тела слились, словно сделанные из податливой глины.

Мари долго не замечала, что по ночам ее любимый вставал и лепил, но однажды проснулась от яркого солнечного света и увидела, что его половина матраса пуста. Завернувшись в простыню, она на цыпочках пробралась в мастерскую. Дэвид стоял спиной к ней и лепил с какой-то отчаянной страстью. Мари поняла, что это вдохновение, которое еще несколько ночей будет гнать его из постели. Она посмотрела на скульптуру — два человеческих тела, слившихся в одно целое, и поняла, что именно вдохновляет Дэвида.

Он обернулся. Под глазами у него залегли темные круги.

— Сегодня поедем в Карну. Я должен кое-что тебе показать, — сказал он тоном, не терпящим возражений.

— Можно мне сначала позавтракать? — спросила Мари, пытаясь вернуть его к реальности, но он ее словно не слышал.

— Мы поедем в Карну, — повторил он, и Мари поспешила одеться, умыться и почистить зубы.

Бегом — только бы не заставить его ждать — она слетела вниз по лестнице и едва успела налить себе стакан сока и схватить яблоко, как услышала его шаги на ступеньках. Мари натянула куртку и выбежала наружу. Солнце куда-то исчезло, небо затянуло низкими облаками. Если повезет, дождь пройдет стороной, но, скорее всего, сильного ливня не избежать.

Они молча проехали вдоль побережья, миновали Балликоннели и Раундстоун, Кашэль и Бертрабой-Бэй — места, где еще жив древнеирландский язык и дорожные указатели напоминают о другом времени и другой жизни. Сквозь залитые дождем стекла автомобиля угадывались зеленые луга и каменные стены. Мари думала о деревнях, где голод унес множество человеческих жизней, и о том, как те, кому удалось спастись, тоскуют по родине. Если ты жил в таких красивых местах, то будешь скучать по ним всю жизнь. Такой зеленый остров и такой бедный. Какая ирония. Мрачная страница в мировой истории.