Джим Томпсон - Дикая ночь

— Я могу подождать. Куда мы поедем, милый? Я хочу сказать, потом...

— Что-нибудь придумаем. Это не проблема. Если у тебя есть деньги, всегда найдется какое-нибудь место. Мы можем пожить где-нибудь годик или два, пока все не утрясется.

— А ты не... ты не думаешь, что я веду себя ужасно, Карл?

— С чего бы это? Ведь мы с тобой еще не переспали.

— Ты знаешь, о чем я говорю, милый. Ты потом не станешь думать, что я... я могла бы сделать то же самое с... Ты не будешь меня бояться, милый? Не подумаешь, что ты должен...

Я погасил сигарету.

— Послушай меня, — сказал я. — Ты слушаешь? Тогда слушай. Если бы я тебя боялся, тебя бы сейчас здесь не было. Понимаешь, о чем я говорю?

Она кивнула:

— Я понимаю. Карл, милый... — Этот хрипловатый голос: он сыплется на вас, словно сахарная пудра. — Ты не...

— Что?

Она кивнула на лампу.

Трудно рассказать обо всем, что случилось на следующей неделе. Столько всего произошло. Много разных вещей, которые я не мог понять — или боялся понимать. Много событий, которые обрушили на меня и тревогу, и волнение, и страх.

У меня было время. И я должен был его использовать. Босс не хотел, чтобы работу завершили по крайней мере в ближайшие десять недель, так что у меня хватало времени, чтобы как следует присмотреться к обстановке, составить план и, вообще, не особенно спешить. Но после этой первой недели — да нет, даже половины не прошло — я начал понимать, что наши с Боссом пожелания мало что значат.

Шла только первая неделя, но похоже было на то, что она может стать последней.

В эту неделю Кендэлл показал, на что он способен... во всяком случае, намекнул.

В эту неделю Джейк попробовал на меня наехать.

В эту неделю он попытался меня убить.

В эту неделю мы начали ругаться с Фэй.

В эту неделю Руфь...

Господи! Господи Иисусе, в эту неделю! Даже теперь — а о чем мне волноваться теперь? — стоит мне об этом вспомнить, как меня начинает колотить.

Но обо всем по порядку. Вернемся в прошлую пятницу, когда мы с Фэй остановились в отеле.

Она сказала, что у нее уже год не было сами знаете чего, но мне показалось, что на самом деле гораздо больше.

Под конец она наградила меня долгим поцелуем — пятьдесят поцелуев в одном — и перевернулась на другой бок. Через минуту она захрапела.

Это был не настоящий храп, больше он походил на урчание или сопение. Словно в носу у нее застряло какое-то маленькое препятствие, вокруг которого скапливалась влага, и на каждом десятом выдохе она издавала негромкое бульканье.

Я лежал рядом, настороженный и оцепеневший, и считал ее дыхание, жалея, что это не прохудившийся кран и нельзя, схватив ее за нос, затянуть вентиль. Просто лежал и считал ее дыхание, чувствуя, что каждое новое бульканье пронзает меня огненной иглой, а когда я, наконец, притерпелся к этому чер-товому звуку, она не нашла ничего лучшего, как сменить ритм. Она начала булькать на седьмой раз, потом на девятый и, наконец, на двенадцатый.

После этого интервал все удлинялся, достигнув двадцати, и под конец — господи, мне показалось, что прошло уже сорок восемь часов! — под конец оборвался и затих.

Может быть, вам приходилось спать в такой компании, вернее, пытаться спать. С человеком, который не может провести с вами ночь, не вытянув из вас все жилы. Она была из таких. Покончив со своим чертовым бульканьем, она нашла себе другое дело — без конца ворочаться в постели. Я не мог сомкнуть глаз.

Я пытался заснуть, но у меня ничего не вышло. Тогда я стал думать про парня, которого встретил в те дни, когда убегал из Нью-Йорка. Спать я не мог, поэтому мне приходилось думать.

Тогда я боялся засветиться где-нибудь в поезде, в автобусе или в самолете и решил добираться до Коннектикута автостопом. Я планировал осесть поближе к канадской границе, откуда в случае необходимости можно было легко сорваться и перебраться дальше на запад. Тот парень меня подобрал, у него была хорошая машина, и я знал, что у него должны быть деньги. Но... все получилось как-то глупо; он сам был в этом виноват, вел себя не так, как обычно ведут себя парни. В общем...

Он был писателем, но сам себя так не называл. Он называл себя мусорщиком. «Чувствуешь этот запах? — спрашивал он. — Я только что перелопатил кучу разного дерьма в Нью-Йорке и еще не успел отмыться». Но я чувствовал только запах виски, которое он пил. Он продолжал болтать, употребляя совсем не те выражения, которые можно ожидать от писателя, и острил напропалую.